Оглядываясь назад, постоянно вспоминаю тот вечер.
…Это была любовь с первого слова. Влюбиться с первого взгляда у нас невозможно.
В тот знаменательный вечер, получив, как и все мужчины, на работе флакон духов для жены, как всегда, «Шанель», теперь уже номер пятьсот (каждый год эта древняя фирма разрабатывает одну-две новые вариации), я скользил по туннелю домой, решительно ничего нового не ожидая. Я прекрасно знал, как пройдет вечер.
В уютном домике (анахронизм, конечно, но это прихоть финансиста, пожертвовавшего когда-то на строительство нашего города), на сияющей чистотой кухне меня ждет ослепительно красивая женщина. Стол накрыт. И дом, и эта женщина не те, что вчера. Но иногда я начинаю в этом сомневаться. Ведь стоит лишь открыть дверь, как она произносит всегда одни и те же слова: «Добрый вечер, дорогой! Ты устал? Сейчас будем ужинать».
Правда, одного взгляда в окно достаточно, чтобы сомнений не было — тёмные силуэты деревьев медленно проплывают мимо. Подчиняясь генератору случайных чисел, гигантский круг, на котором расположены дома, непрерывно крутится. То быстрее, то медленнее… То, остановившись на мгновение, начинает крутиться в обратную сторону.
А гигантский центр, где мы, мужчины, работаем, и цилиндрические туннели, ведущие к домикам, напоминающие мне рукав старинного аэропорта, неподвижны. Поэтому тот дом, что был вчера, и та женщина сегодня уже уплыли.
Иногда во мне пробуждалось почти непреодолимое желание ответить на ежевечернее сияющее приветствие грубостью. Но я позволял себе только вопрос:
— Как тебя зовут?
Реакция всегда одинаковая. Испуганное недoумение. Ещё бы. Имена отменили двести лет назад.
Я прекрасно понимал, чем рискую, задавая этот вопрос. Когда-нибудь какой-нибудь из этих лучезарно улыбающихся штампованных женщин взбредет в голову донести на меня. Но, кто знает — может, именно этого я и хотел…
В последнее время всё мне стало безразлично. Всё, что могло случиться, лучше, чем это. Двести лет подряд тебя встречают одними и теми же словами. Не знаю, можете ли вы себе это представить.
В тот вечер, войдя в дом, я удивился — свет на кухне не горел.
Я не сразу заметил её в темноте. Она стояла у окна.
— Добрый вечер, — сказал я, включив свет.
Она стояла вполоборота ко мне, скрестив руки на груди, отрешенно глядя на плывущие за окном тёмные силуэты деревьев, и даже не шелохнулась. Ослепительно красивая. Точно такая же, как все. Стол не был накрыт.
— А ужин? — глупо спросил я.
— Ужина не будет, — вызывающе ответила она, прошла мимо меня и удалилась в спальню, всем своим видом давая понять, что я её раздражаю.
Меня потрясли и её слова, и презрительный взгляд, брошенный в мою сторону.
Приготовить еду в нашей кухне, оснащённой техникой и поступающими из люка в стене продуктами, просто. Чем я и занялся, обиженный. Но… какую ностальгию навеяло её странное поведение! Напомнило мне старые добрые времена, несколько сотен лет с небольшим назад. Словно провинившийся муж слишком поздно вернулся домой. Я ещё помню те времена, молодёжь, конечно, уже нет.
Впрочем, у нас понятие «молодёжь» относительно. Все мужчины имеют одинаковую идеальную юношескую внешность. Все женщины — это штампованное издание допотопной «мисс Вселенной» две тысячи двухсотого года.
Какие дебаты тогда велись, какую выбрать внешность для женщин, какую для мужчин! Мужчины у нас тоже все одинаковые красавцы. По образцу и подобию «мистера Вселенной» того же года. Единственная причина, почему внешность женщин отличается от внешности мужчин и почему вообще остались те и другие, по-видимому, кроется в том (я точно не знаю, но подозреваю), что финансист, чьи идеалы равенства у нас воплощены, был неисправимым бабником.
День рождения у всех нас тоже отмечается в один день. Чтобы никому не было обидно. И подарки все дарят друг другу одинаковые. Жены — бутылку старинного (я уже давно догадался, что это подделка) коньяка «Hennessy плюс Равенство». Мужья дарят женам духи, неукоснительно «Шанель». Вы, конечно, понимаете, что все женщины у нас благоухают шанелью, а от мужчин по праздникам разит… хм… равенством.
Впрочем, «жены», «мужья»… архаизм. Слово осталось, но раньше такую женщину, уплывающую на следующий день вместе с домом в другие руки, называли бы несколько иначе. Тут всё продумано. Если бы не такая смена, могла бы возникнуть привязанность. Какое уж тогда равенство.
Поужинав в одиночестве, я, прихватив подарок, вошел в спальню. Она и там стояла, глядя в окно, за которым в темноте еле угадывались медленно плывущие черные силуэты деревьев. Лишь время от времени ее лицо освещалось светом проплывающей среди деревьев ярко горящей буквы «Р».
О случаях необычного поведения положено сообщать. Такое произошло впервые за сто, может быть, триста лет. Впрочем, мне глубоко плевать на их порядки.
Вдруг она что-то сказала. Нет, мне не послышалось. Глядя в окно, она задумчиво произнесла:
— Не все деревья одинаковые.
Какое-то время я молчал, потрясенный ее безрассудной смелостью, а еще больше тем, что она это заметила.
— Да, — сказал я, — не все.
Она вздрогнула, резко повернулась ко мне. Враждебно глядя на меня, спросила: