Про Серафима в городе говорили разное. Семенчук, к примеру, который газетами у вокзала торгует, тот прямо заявлял:
— Беглый он. Перебежчик. Не иначе, как оттуда. С той стороны.
И большим пальцем себе за спину показывал. Тогда в этих местах только-только новую границу с немцами сделали, после того, как Польшу поделили. Как раз по реке Буг. А от города до реки Буг рукой подать — меньше часа езды.
Откуда Серафим в городе взялся, и в самом деле неизвестно. Явился в один прекрасный день и живет себе в заброшенном доме на окраине. Многие и вовсе всерьез его не принимали. Дескать, клоун, шут гороховый. Сипачев, слесарь, уверял, что вот-вот за ним санитары из психушки приедут. Ну, что правда, то правда, чудил Серафим на каждом шагу. Что ни день — новая затея. В городе только и разговор:
— Вы не слышали, что вчера Серафим учудил?
Вот идет он, к примеру, мимо церкви, ее местные власти все закрыть собираются, никак не закроют. Остановится — и давай камнями в купол швырять. Или еще возле пивнушки. Подойдет к двери и начинает поклоны класть и креститься. А то другой случай. Увидел как-то двух братьев-близнецов Савельевых, Никишу и Досю, и на колени перед ними, прямо в грязь. Те испугались, убежали.
— Дурит, — говорил Бесищев из керосинной лавки. — Одно слово — юродивый.
А тут еще Феня, дурочка городская, по рынку ходит.
— Знаю я, кто он такой, — говорит.
— Ну, кто же, кто? — пристают к ней.
— Ангел он небесный!
Все так и попадали со смеху.
— Уморила! Нашла ангела!
— Да какой же он ангел? — помирает от смеха Истошкин, носильщик с вокзала.
— А вот такой, — отвечает Феня, сама на одной ножке прыгает. — Помните, как Катерина Савельевна двойняшек рожала? Чуть Богу душу не отдала…
Все, конечно, хорошо знали семью Савельевых. Самые бедняки в городе. Мать одна детей растит, из сил выбивается. Отец пропал больше десяти лет назад. Приехали за ним на машине и увезли куда-то. Потом дошли слухи, что он враг народа. Ребята его, Никифор и Евдоким, в школу уже ходили, а все так и были — дети врага народа.
— Вот посылает Боженька ангела к Катерине душу ее забрать, — продолжает Феня. — Посмотрел ангел на ее младенцев, жалко их стало. Не взял он душу Катерины, полетел обратно. «Ослушался, — говорит, — прости. Два младенца там, чем они питаться станут?» А Боженька вот что сделал. Взял жезл, ударил в камень и разбил его надвое. «Что видишь там?» — спрашивает. «Двух червяков вижу», — отвечает ангел. «Так вот, — говорит Боженька, — кто питает этих червяков, пропитал бы и двух младенцев». Отнял он крылья у ангела и выгнал на землю.
— Ну и что? — спрашивают. — При чем здесь Серафим?
— Серафим и есть тот самый ангел…
Все вокруг хохочут без удержу, дразнят Феню, щиплют ее, она только отбивается.
— Он потому перед братьями Савельевыми в грязь упал… Из-за них крыльев лишился…
— Дурная, она и есть дурная, — заключил Бесищев, керосинщик. — Надо же такое сочинить…
— А это мы сейчас спросим, какой он ангел! — хохочет Истошкин.
Послали слесаря Сипачева за Серафимом. Тот долго не возвращался. Наконец является, с ним Серафим.
— Скажи, Серафим, для чего ты в церковь камнями швырял? — хитро так, с подвохом, спрашивает Истошкин. Сам голову наклонил ухом к земле, на Серафима не смотрит. Серафим сначала отвечать не хотел, потом видит — люди вокруг обступили его, не пускают, он и говорит:
— А я увидел — нечистая сила кружит на храмом, так и лепится на крест. Я и стал сшибать ее камнями. Разве это та церковь, какая была? Грех один…
Тогда Истошкин другой вопрос задает, тоже с подвохом, и людям подмигивает:
— Ну хорошо, а почему ты на пивнушку молился?
— Это уж совсем просто, — весело так отвечает Серафим. — Народ в пивнушке пьет, гуляет, о смертном часе не думает. Я и помолился Богу, чтоб не допускал их до смертной погибели…
Все смотрят на Серафима, не знают, смеяться или нет. Расступились, пропустили его. А как он ушел, Истошкин огляделся по сторонам и говорит:
— Я так полагаю, чекист он из НКВД. К нам прислали, проверить… Как настроение, нет ли измены… Граница-то вон она, рядом.
Бесищев делает круглые глаза и шепчет:
— А может, он и есть немецкий шпион?
Здесь вмешивается Семенчук Евкарпий Семенович:
— Вы тут провокации не разводите! Никакой войны не должно быть! У нас с Германией договор!
А Серафим между тем не унимается. Ходит по городу и всем, кого встретит, кусочки хлеба раздает.
— Возьмите, возьмите… Пригодится…
Феня, дурочка, так и сказала:
— Это, значит, точно война будет!
Истошкин, как услышал эти ее слова, сразу говорит:
— Так и есть! Диверсант он, этот Серафим, вот что! Арестовать его надо!
И вот то ли услышал кто Истошкина, то ли еще по какой причине, только в один прекрасный день являются к дому Серафима люди в форме. Стучали, стучали, никто не открывает. Взломали дверь, а в квартире — никого, пусто. Серафим как в воду канул. Ну а в городе — новые перемены. Военных нагнали видимо-невидимо, будто не город, а военный лагерь. Возле станции за высоким забором базу какую-то сделали — мастерские там, склады. Что ни день — гонят туда на работу местное население. Никиша с Досей тоже вместе со всеми ходили вагоны разгружать. Они тогда только школу окончили. А однажды ночью, это уже во второй половине июня, братья проснулись от страшного грохота. Матери дома не было, дежурила в больнице. С потолка штукатурка сыплется, стекла на окнах вдребезги, а на улице — багровое зарево. Выскочили братья наружу, возле дома — Истошкин.
