Существо, застывшее в прозрачной глыбе, было из прошлого, не из будущего, и его чужеродность проистекала скорее из окружающей среды, нежели из родословной. У него вообще не было никаких предков, разве что, так сказать, по доверенности. ИГланны — тут нет опечатки, так называлась эта допалеолитическая раса — создали его, когда на Долину начали наступать ледники. Тем не менее иГланны все равно вымерли, и отчасти потому, что они не были людьми, никакие их артефакты так никогда и не были найдены представителями более поздней цивилизации homo sapiens, человека разумного.
ИГланны были разумными, но не людьми. И потому существо, которое они создали в свои последние дни, дни отчаянных экспериментов, было сверхиГланном. Оно не было сверхчеловеком, иначе Сэм Фессье не смог бы вступить с ним в контакт, когда обнаружил прозрачный куб.
Это произошло незадолго до Второй мировой войны.
Фессье вернулся в свою квартирку в сильнейшем возбуждении — худой рыжеволосый молодой человек двадцати восьми лет от роду, с голубыми глазами и осунувшимся от усталости лицом. В эту минуту Фессье снедало непреодолимое желание выпить. Утолив его, он обнаружил, что еще сильнее ему хочется общества, поэтому он вышел из дома, купил бутылку и отправился к Сью Дейли.
Сью, хорошенькая блондиночка, мечтала сделать карьеру. Работала она в рекламном агентстве, что служило предметом для громогласных насмешек Фессье. Сам он был карикатуристом из тех, которые обычно видят мир как будто в кривом зеркале. Поначалу он считал своим кумиром Винзора Маккея[1], но со временем Маккея вытеснили такие современные тицаны, как Парч и Адамс (тицаны — это тоже не опечатка, а помесь титанов с Тицианами).
— Я хочу сменить имя, — сообщил Фессье после третьего коктейля. — Отныне можешь звать меня Аладдином. Хоссподи!
Сью попыталась нахмуриться.
— Фу, дурацкое слово.
— А что поделать, если большинство издателей не переносят ни малейшего намека на богохульство? Приходится быть настолько осмотрительным с подписями к рисункам, что я и разговариваю уже экивоками. И вообще, не о том речь. Я сказал, что хочу сменить имя на Аладдин.
Сью взяла шейкер для коктейля и тряхнула его.
— Давай еще по стаканчику, а потом объяснишь мне, в чем соль твоей шутки.
Она попыталась налить, но Фессье отпихнул ее руку.
— Я предвижу, что теперь мне придется сталкиваться с подобным скептицизмом повсюду. Нет, правда, Сью. Кое-что произошло.
Она посерьезнела.
— Правда, Сэм? Это не одна из твоих…
— Нет, — с отчаянием сказал он. — В том-то и беда: все решат, что это розыгрыш. Но у меня есть доказательства. Запомни это. Сью, сегодня я побывал на аукционе и кое-что купил. Стеклянную глыбу размером с твою голову.
— Да ты что! — отозвалась Сью.
Фессье, не обращая внимания на тонкости женского восприятия, продолжал:
— Внутри этой глыбы был маленький человечек или что-то в этом роде. Я купил его, потому что… — Он замялся и умолк. — Он… он смотрел на меня, — договорил Фессье сбивчиво. — Открыл свои глазки-бусинки и посмотрел на меня.
— Ясное дело, посмотрел, — поддержала разговор Сью, наполняя стакан приятеля. — Глазками-бусинками, да? Надеюсь, дальше будет интересно.
Фессье поднялся и вышел в прихожую. Вернулся он с бумажным свертком размером с голову Сью. Усевшись, он примостил сверток на коленях и принялся его распаковывать.
— Мне стало любопытно, вот и все, — сказал он. — Или… в общем, мне стало любопытно.
— Может быть, эти глазки-бусинки загипнотизировали тебя, чтобы ты его купил, — предположила Сью, с невинным видом глядя на него поверх бокала.
Рука Фессье, теребившая бечевку, замерла.
— Угу, — промычал он и вновь занялся свертком.
Из-под обертки показался прозрачный куб со стороной примерно в девять дюймов и замурованной внутри мандрагорой. Во всяком случае, больше всего эта штука походила на корень мандрагоры или того, что китайцы называют женьшенем. Она напоминала грубовато вылепленную фигурку с руками, ногами и головой, но настолько коричневую и сморщенную, что это легко мог быть просто корешок причудливой формы. Глазки-бусинки, однако, открыты не были.
— И сколько ты заплатил за эту штуковину? — поинтересовалась Сью.
— А, ерунда, десять баксов.
— Тогда ты точно был под гипнозом. И все-таки в ней что-то есть. Это мне?
— Нет, — грубо отрезал Фессье.
Девушка удивленно посмотрела на него.
— Ты завел себе еще одну девицу? Понятно. Она живет в мавзолее. Вместо того чтобы подарить ей цветы, ты тащишь этого уродца…
— Погоди, — оборвал ее Фессье. — По-моему, он собирается открыть глаза.
Девушка взглянула на глыбу, потом на приятеля. Ничего не произошло, и она протянула руку, чтобы взять куб и изучить его поближе, но Фессье предостерегающе покачал головой.
— Погоди минутку, Сью. Когда я увидел эту штуковину на аукционе, она была вся в пыли. Я протер ее. Тогда он и открыл глаза. Потом я принес ее домой и снова протер.
— Прямо как Аладдин, а? — заметила Сью.
— Он разговаривал со мной, — пробормотал Фессье.
На город начала опускаться ночь. Серость за окнами сгустилась в сумерки. Вдалеке помаргивали светящиеся вывески, но они не отвлекали — как и приглушенные звуки, доносившиеся с улицы, они были безличными. В Нью-Йорке оказаться в одиночестве не сложнее, чем в Монтане, только это одиночество несколько менее дружелюбно. Возможно, причина в том, что большой город — крайне замысловатый и сложный общественный механизм, и стоит только выбиться из ритма этой машины, как начинает ощущаться необъятность города. Это ошеломляет.
![Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. [1944-1945]](/storage/book-covers/39/39400c5a3d3790c7f8e19492cc08c18205a615b6.jpg)
![День не в счет [День, которого нет]](/storage/book-covers/81/816215787e8e23d0865db0c523498eb2a32cee17.jpg)
