На улице не просто темно и холодно. На улице противно. Будто протек в портфеле стержень шариковой ручки и залил все тетради липкой фиолетовой гадостью. Ты пачкаешь этой гадостью пальцы и уже слышишь, как на тебя визжит учительница, уже чувствуешь, как немеют руки от ледяной воды в школьной уборной, как воняет слоистое коричневое мыло, как горят уши, пока ты, запинаясь, просишь у одноклассника запасную ручку и он было тебе ее протягивает, но мальчишки орут – э, ты что, Здыхлику свои вещи даешь, фу! – и тот быстро ее отдергивает, вроде как пошутил, и все гогочут, и девочки нежно хихикают – все это как будто уже случилось, хотя ничего такого пока что нет, а есть только разлитая паста из шариковой ручки.
Вот так сейчас на улице. Еще не пришел в школу, еще не забрался в грудь ее отравляющий газ, а уже чувствуешь, как тебе посыпают мелом воротник, как пинают под коленки (падай на руки, не назад, только не назад!), как харкают на тряпку для доски («Как зачем, ты че, Здыхлик же дежурит!»), как в твои вихры залепляют жвачку, как в спортзале в тебя летит тяжелый мяч – ни поймать, ни уклониться. Как ты после обеда идешь в толпе сопящих мальчишек по лестнице вверх, смотришь на грязноватые ступени с облезшей краской и думаешь: неужели ничего у меня не будет в жизни, кроме этих серых ступеней. Вот как темно сейчас на улице.
Бывают, конечно, сладкие, как конфета, каникулы, когда вот в это самое время ты лежишь в тепле и видишь во сне прекрасное, и не забиваются тебе за шиворот снежинки, не падают на твой нос, а куда они падают? – А куда бы ни падали, лишь бы не на мой нос, а я вот завернусь в одеяло и еще посплю. Но каникулы так же быстро кончаются, как конфета. И так же редко бывают. А пока что идет Здыхлик в сырой ветреной тьме, а навстречу ему – школа.
Батюшки мои! Сама директриса сегодня вышла на крыльцо. Почесать свое лицо, сказали бы одноклассники, хмыкая. Намекая на то, что, будь она мужиком, как, судя по замашкам, ей на роду и было написано, могла бы чесать себе то, о чем на самом деле говорится в идиотском стишке. Прямо не сходя с крыльца. Но нет, стоит, ничего не чешет, толстая, довольная, завитая на термобигуди, вроде приветствует школьников поутру, а на самом деле смотрит, у кого нет сменки.
Вот тут-то Здыхлику и конец. Любой малолетка знает, что у Здыхлика давно нет никакой сменки. Пока на крыльце не поймают, а видят только в школе, это ничего, потому что боты, в которых Здыхлик ходит по улице, вполне как сменка – тощие, обшарпанные, совсем-совсем не зимние ботиночки с чужой ноги, дешевая дрянь из шкуры молодого кожзаменителя. А тут не отвертишься – предъяви мешок с обувью или вали домой за сменкой, сам виноват, если на урок опоздаешь.
– Ваша вторая обувь, юноша?
Здыхлик молчит.
– Где твоя сменная обувь, я тебя спрашиваю.
Молчит Здыхлик.
– Нет, значит. А ты знаешь, как тяжел труд школьной уборщицы? Ты мне можешь прямо сейчас, здесь, взять и объяснить, почему наша уважаемая тетя Анжела должна вытирать за тобой грязные следы? Почему ты не ценишь ее труд? Может, ты барин у нас? Принц из сказки? Можешь наглеть, сколько тебе угодно, пока другие на тебя работают?
Мимо согнутого в запятую Здыхлика пытаются просочиться и другие без сменки, но директриса все видит и никого не пропускает («Стоять! С вами сейчас будет отдельный разговор!»). А Здыхлику говорит:
– Разворачивайся и беги за сменной обувью.
«А ты понимаешь, ухоженная ты корова, без рогов, зато с кудрями, что у человека одни ботинки на все случаи жизни, да еще драные кеды для физкультуры, в которых ты же сама и не разрешаешь ходить по школе, потому что спортивная обувь – для спорта? Ты знаешь, что у меня зимой ноги коченеют так, что до школы дойти можно, а сразу обратно – страшно и больно? Знаешь, что я даже не стану просить мать о том, чтобы она купила мне зимние сапоги, потому что она кивнет и согласится, а через минуту уже не будет об этом помнить? Что она после ухода отца вся как тень самой себя, хорошо, если поесть не забудет, ходит по дому в нестиранной ночной сорочке? Что ее из жалости оставили в лаборатории, только уже не ученым, а уборщицей? Чей там труд я должен ценить – тети Анжелы?»
Ничего этого Здыхлик не говорит. Он только еще больше горбится и грызет большими передними зубами синеватую нижнюю губу.
– Марш за сменной обувью, я сказала!
Здыхлик шаркает, хлюпает, вздыхает, но никуда не идет.
– Ну!!!
– У нас, – давит из себя Здыхлик мертвый шепот, – контрольная по математике. Первым уроком.
– Ничего страшного. Я предупрежу твою учительницу – кто у вас? – да, я скажу, что ты опоздаешь.
«Опоздаешь»! Пол-урока съест эта прогулка. Здыхлик и за целый урок контрольную не решит. Черт ее поймет, эту математику. А если Здыхлик снова вернется в школу, а директриса с крыльца никуда не денется, придется опять идти домой. Тогда ноги точно отвалятся.
– Бегом!
Пойду-ка я отсюда насовсем, решает Здыхлик. Наемся по дороге снега. Завтра с утра позвоню от соседей, врача себе вызову. Неделя счастья. Ну вас всех с этой математикой, решайте ее сами.
– А ты что здесь делаешь? Звонок скоро!
