Что такая мрачная?
Я смотрел, как она садится в поезд во Флоренции. Она открыла раздвижную стеклянную дверь и, оказавшись в вагоне, огляделась по сторонам и тут же бросила рюкзак на свободное место рядом со мной. Она сняла кожаную куртку, положила на сиденье книгу на английском языке в бумажной обложке, поставила квадратную белую коробку на багажную полку и уселась в кресло наискосок от меня, недовольно фыркнув, как будто никак не могла успокоиться. Было похоже, что за несколько секунд до того, как сесть в поезд, она с кем-то ожесточенно спорила и все еще переваривала резкие слова, которые она сама или кто-то другой сказал, прежде чем повесить трубку. Она пыталась удержать между лодыжками собаку на красном поводке, обмотанном вокруг кулака: та как будто нервничала не меньше хозяйки.
«Buona, хорошая девочка», – сказала моя попутчица, пытаясь ее успокоить. «Buona», – повторила она, но собака по-прежнему ерзала и пыталась вырваться из ее хватки. Присутствие собаки меня раздражало, и я намеренно продолжал сидеть, закинув ногу на ногу, и даже не пытался подвинуться, чтобы дать ей больше места. Но девушка как будто бы не замечала ни меня, ни того, что говорило мое тело. Она сразу же принялась рыться в рюкзаке, нашла тонкий пакетик и, достав из него две крошечные печенюшки в форме косточки, положила на ладонь, а собака их тут же слизала. «Brava, молодец». Собака немедленно успокоилась, и девушка приподнялась, поправляя рубашку; потом немного поерзала и впала в своего рода расстроенный ступор, безразлично глядя на Флоренцию, в то время как поезд отъезжал от станции Санта-Мария Новелла. Незнакомка до сих пор кипятилась и, возможно, не замечая этого, покачала головой, один, два раза, явно все еще ругая человека, с которым ссорилась, прежде чем войти в вагон. На мгновение она показалась мне настолько несчастной, что я, продолжая глядеть в открытую книгу, невольно стал придумывать, какими бы словами развеять грозу, несомненно собиравшуюся в нашем уголке в хвосте вагона. Но потом я передумал. Лучше оставить незнакомку в покое и продолжить чтение. Однако, заметив, что она смотрит на меня, я не удержался.
– Что такая мрачная? – спросил я.
Только тогда мне пришло в голову, насколько неприличным мой вопрос должен был показаться любой совершенно незнакомой мне попутчице, не говоря уже о девушке, готовой, судя по всему, взорваться при малейшей провокации. В ответ она только недоуменно посмотрела на меня с враждебным блеском в глазах, предваряющим слова, которыми она вот-вот собиралась меня срезать, поставить на место. «Не твое дело, старик». Или: «А тебе-то что?» А может, она скорчит рожу и уничтожит меня возгласом: «Придурок!»
– Нет, я не мрачная, просто задумалась, – сказала девушка.
Я настолько растерялся от ее мягкого, чуть ли не извиняющегося тона, что не нашелся, что ответить; лучше бы она меня послала.
– Может быть, я кажусь мрачной, когда думаю.
– Значит, мысли у вас радостные?
– Нет, и не радостные тоже, – ответила она.
Я улыбнулся, но ничего не сказал, уже сожалея о том, что завязал с ней этот пустой и снисходительный разговор.
– Хотя, может быть, все-таки мрачные, – добавила она, уступив мне с приглушенным смешком.
Я извинился за свою бестактность.
– Не за что извиняться, – сказала она, уже глядя на сельские пейзажи, показавшиеся за окном. Я спросил, не американка ли она. Она подтвердила мою догадку.
– Я тоже американец, – сказал я.
– Я догадалась по вашему акценту, – заметила она с улыбкой. Я объяснил, что живу в Италии почти тридцать лет, но, хоть убей, никак не могу избавиться от акцента. В ответ на мой вопрос она сказала, что поселилась в Италии вместе с родителями, когда ей было двенадцать лет.
Мы оба ехали в Рим.
– По работе? – спросил я.
– Нет, не по работе. К отцу. Он нездоров, – объяснила она, а потом, подняв на меня глаза, добавила: – Думаю, этим и можно объяснить мою мрачность.
– Он серьезно болен?
– Похоже на то.
– Мне жаль, – сказал я.
Она пожала плечами:
– Такова жизнь! – А потом спросила другим тоном: – А вы? Работать или отдыхать едете?
Тогда я улыбнулся ее карикатурно-шаблонному вопросу и объяснил, что меня пригласили прочитать лекцию студентам университета. А еще я ехал повидать сына, который жил в Риме и должен был встретить меня на вокзале.
– Он, должно быть, милый мальчик.
Она явно иронизировала. Но мне понравилась ее легкая, неформальная манера; она легко переключалась с мрачного тона на беззаботный и ждала того же от собеседника. Тон девушки соответствовал ее простой одежде: туристические ботинки со сбитыми носами, джинсы, никакого макияжа и выцветшая красная рубашка в клетку, надетая поверх черной футболки и наполовину расстегнутая. И все же, несмотря на такой помятый вид, глаза у нее были зелеными, а брови черными. «Она знает, – подумал я, – она знает, наверняка знает, почему я задал ей такой глупый вопрос, спросил, отчего она такая мрачная. Конечно, незнакомцы всегда ищут повод завязать с ней разговор. Возможно, этим и объясняется ее вечно раздраженный вид, как будто говорящий “даже не пытайтесь”».
![Шпагат счастья [сборник]](/storage/book-covers/18/18210fd45f1eb70de7ae3f5db8a68688e42c2aa5.jpg)
