В начале мая в Лозен прибыла 2-я рота полка. И уже в первые дни в классных комнатах начальной школы, где она расположилась, распространился, как всегда бывает в казармах, запах пота, сапог, оружейного масла и нафталина.
Неожиданное появление военных вызвало в селе беспокойство, которое усиливалось поведением командира роты поручика Игнатова. Крепко сбитый, подвижной, со скуластым матовым лицом, он смотрел на всех с подозрением и недоверием. Проходя мимо корчмы или кооперативного магазина, где обычно по вечерам собирались пожилые крестьяне, он осматривал их молчаливо, как будто они все до одного были в чем-то виноваты. Однако его появление служило им поводом для разговоров. Стоило ему немного отойти, как бывшие солдаты сразу начинали говорить, перебивая один другого.
— Ты только посмотри! Кто бы мог подумать, что фельдфебель Игнат сможет выучить такого сына! — говорил кто-нибудь из крестьян.
— Так уж и выучил! Яблоко от яблони недалеко падает. Игната люди прокляли, и сын его, наверное, не лучше, — подхватывал другой.
— Знаю я Игната, сват, досталось мне от него. Бывало, не дай бог вернуться из отпуска с пустыми руками и встретить его пьяного — беги куда глаза глядят. Только однажды он получил по заслугам от Гешо Моллова. Тот его в канцелярии батареи обработал так, что у него живого места на спине не осталось. А пожаловаться начальству Игнат не посмел.
— Да как же жаловаться-то? Стыдно быть посмешищем, ведь его-то избил солдат, хотя он этого и заслужил.
— Совсем другой человек — Кирчо Слановский, подпоручик, сын Илии Слановского!
— Да разве их можно сравнивать?! Подпоручик — свой человек. А приветливый какой! Встретишь его — остановится, поговорит. За нашей учительницей Кирчо ухаживает.
Никто из этих обыкновенных людей не знал, сколько ненависти накопилось в душе Игнатова против них. Детство его прошло безрадостно: достатка в доме не было. Отец, сломленный казарменной муштрой, наводил порядок среди многочисленной семьи своими большими медвежьими лапами и жестким кожаным ремнем.
В старших классах гимназии Игнатов донашивал переделанные военные куртки отца, но это его не смущало. Он сторонился бедных учеников и всячески пресмыкался перед сыновьями богачей и офицеров. Уже в те годы в его душе накопилась ненависть к близким отца, которых он презирал за их низкое происхождение. Став офицером, он испытывал истинное удовольствие, когда богатые и сильные разговаривали с ним или принимали его в своей среде как равного.
По приказу Игнатова учительская комната была приспособлена под канцелярию роты. Здесь у окна, затемненного ветвями огромного дерева грецкого ореха, Слановский поставил свою походную кровать. Игнатов не разрешил ему подыскать квартиру в селе под тем предлогом, что в роте постоянно должен находиться офицер. На самом же деле Игнатов считал, что здесь за Слановским будет удобнее наблюдать.
Так и потянулись длинные, серые, однообразные дни, нарушаемые только тревожными слухами о том, что то в одном, то в другом месте появлялся партизанский отряд Чугуна…
Через две недели после размещения роты в Лозен прибыл офицер разведки подпоручик Манев с задачей проверить политическую благонадежность личного состава роты.
В тот день с ротой был Слановский, а Игнатов остался с Маневым в канцелярии. Хотя Игнатову и не нравилась холодная надменность русого подпоручика с быстрыми лисьими глазами, его белое юношеское лицо и кокетливо-вызывающая родинка на левой щеке, он старался быть любезным и внимательным с этим генеральским сынком и одним из любимцев полковника Додева.
Через открытое окно в канцелярию веяло приятной прохладой. Воздух был напоен пьянящим запахом луговых цветов. Слановский поставил в стеклянную банку букет из синих васильков и нескольких ярко-желтых цветков донника. Над банкой летала пчела, садилась на цветы, жужжала над ухом у Игнатова, пыталась вылететь в окно, чтобы избавиться от раздражавшего ее табачного дыма. Игнатов в раздражении выхватил носовой платок и ударил им по пчеле. Она упала на пол, и тогда он брезгливо раздавил ее ногой.
Манев расстегнул куртку и искоса посмотрел на Игнатова. Его нервозность доставляла ему удовольствие.
— Кажется, вы ее раздавили?
— Да, противная тварь! Две недели назад одна так ужалила меня в руку, что вскочил вот такой волдырь, — показал он свою широкую ладонь.
Игнатов не любил цветов, раздражало его и сентиментальное пристрастие к ним Слановского. Нервным движением он взял банку и переставил ее со стола на подоконник.
— Не выношу этот мусор, — сказал он.
— Приступим к делу, господин поручик, — начал Манев, принимая сразу холодный и важный вид, будто собирался допрашивать Игнатова. — Командир полка хочет знать, с какими людьми ему предстоит работать в дальнейшем. Надо вовремя почистить личный состав. Полагаю, что вы всех знаете как свои пять пальцев.
Игнатов немного помолчал. Между его бровями легла изломанная морщинка — знак скрытого недовольства.
— Не понимаю, чего вы хотите. — Он поднял голову. — Здесь фактически только один офицер — подпоручик Слановский, два других — фельдфебели-курсанты. О солдатах что сказать — они молчат.
