Поезд медленно взбирался на подъем. В стороне от полотна дороги виднелась усадьба с елками.
Посередине зеленой лужайки с бывшими когда-то цветниками возвышалась груда битых кирпичей и мусора. А по сторонам стояли с раскрытыми крышами амбары и сараи, с сорванными с петель дверями и воротами.
— Вон они, умные головы, что тут наработали, — сказал сидевший у окна вагона рабочий в теплом пиджаке и шапке с наушниками.
— Заместо того чтобы народное добро сберечь, они по ветру его пустили.
— У нас тут везде так-то, — отозвался сидевший против него мужичок в полушубке, поминутно почесывавший то плечо, то под мышкой. — Я сторожем в саду был у нашего помещика, — вроде как садовник, — так все по бревну растащили. Дом был громадный, полы эти, как их… паркетные были, а в сенцах пол мраморными плитками весь выстелен был. Так их ломали, эти плитки-то, да таскали домой. Через месяц на этом месте только куча кирпичей осталась, не хуже этого. Вот, ей-богу.
— Ну, вот, — сказал рабочий, — от большого ума.
— Потом сторожем меня от обчества к усадьбе приставили от разграбления, продолжал мужичек.
— Что ж ты, сторожем был, а у тебя только кирпичи остались?
— Одна проформа, — сказал мужичок, махнув рукой и посмотрев в окно. — Им говоришь, а они: «Мы, говорят, тебя поставили, значит, мы хозяева. А то, говорят, вовсе прогоним, если воровать мешать будешь». Ну, недели две всего и посторожил.
— А от кого сторожил-то? — спросил кто-то.
— От кого… А кто ее знает, от кого. Для порядка, — сказал мужичок. — Да мне и не платили ничего, только что сам утаишь, то и есть.
В это время вошел новый пассажир, малый в картузе с острыми краями и с причудливой тросточкой, так что все сначала посмотрели на тросточку, а потом уже на него.
— Можно сказать, в наследство богатство досталось, — сказал рабочий, бросив взгляд на тросточку, — и ежели бы люди с разумом да с образованием, так тут бы таких делов наделать можно. Небось сами в закутах живете, а какой домино своротили ни за что.
— Я тут ни при чем, — сказал мужичок, — я брал, что без лому. И другие бы ничего. А тут в соседней деревне как стали тащить, поневоле себе… Там целыми возами возили.
— Целыми возами! — сказал старичок из мещан в пиджаке и с толстым шарфом на шее, придвинувшись поближе к говорившим.
— Умные головы… — сказал опять рабочий, угрюмо глядя в окно, — заместо того чтобы с пользой употребить, они его по бревну…
— Покамест ты их с пользой-то будешь употреблять, от них щепки не останется, — сказало дружно несколько голосов.
— Сначала захвати, а потом будет что с пользой употребить, — сказал еще голос невидимого пассажира откуда-то сверху. Очевидно, он лежал на самой верхней полке и, свесив оттуда голову вниз, слушал, что говорят.
— У нас тоже иные умники так-то вот говорили, все ждали, не трогали, а на поверку остались без всего, — сказал мужичок в полушубке.
— Это что там говорить. Бобы-то разводить всякий…
Рабочий, на которого напали со всех сторон, казалось, был сконфужен и некоторое время не находил что сказать. Потом вдруг обернулся к мужику, который в это время свертывал папироску, положив на колени кисет с махорчиками по углам, и спросил его в упор:
— К какой партии принадлежите?..
Все замерли, повернувшись к мужичку и ожидая, что он скажет.
— Социалисты мы… ну? — ответил мужичок, глядя прямо в глаза рабочему, как будто он был готов сколько угодно выдержать вопросов.
— Социалисты… Нешто социалисты так должны поступать?
— А как же еще?
— Как… — угрюмо отозвался рабочий, — чтобы всем досталось, вот как.
— Кто не зевал, тем и досталось. Нешто мы запрещали. Я вон сторожем был и то ни слова никому. Вот кабы мы сами воровали, а другим не давали, вот бы тогда другое дело.
— Тогда б вы вовсе жулики были.
— А теперь кто?
— А черт вас знает.
— То-то вот и оно-то.
— Без обозначенья остались… — заметил старичок с шарфом, с улыбкой слушавший разговор.
— Без обозначенья, зато с добром, — сказал сторож, сматывая кисет и держа свернутую папироску в зубах.
— С каким добром?
— С хлебом, с каким же больше… А вон у нашего барина в саду куклы белые какие-то были, так их, конечно…
— Толку мало…
— Мы тоже так-то, — сказал парень с тросточкой, — когда своего разбирали, так думали — конца добру не будет: и хлеба, и всего, а как пошли, так окромя цветочков, да картинок, да финтифлюшек разных, ни черта и нету.
— Не понимаешь ни черта — вот и нету, — сказал рабочий.
— Да чего ж тут понимать, — сказал парень, — кабы люди делом занимались, а то он все баб срисовывал.
— А куклы белые были? — спросил сторож.
— Были.
— Ну вот, до старости дожили, а на уме все куклы.
— Вот так наследство досталось! — сказал старичок с шарфом, засмеявшись.
— Кто свой век не работает, от того много не останется.
— Цветочки да картинки получай. А тут хлеба нету.
— Мы этими картинками и так уж горшки накрываем.
— Больше их и некуда.
— Опять же цветы эти… Вот только тросточку и сделал, — сказал парень.
Все посмотрели на тросточку.
— Из какого дерева? — спросил сторож, взяв в руки тросточку и осматривая ее.
— А чума ее знает. Высоченное какое-то стояло, листья в целый пирог… Это уж я из сучка сделал.
![Камешки на ладони [журнал «Наш современник», 1990, № 6]](/storage/book-covers/a8/a894e9dfa835c638eeb9ba7e592b34226a6720c4.jpg)
