30 мая 1871 года, воскресенье
Дверь в кабинет приоткрылась:
— Можно?
Яблочков, продолжая скрипеть пером, кивнул.
— Господин Крутилин? — уточнил вошедший.
Арсений Иванович мотнул головой:
— Нет его и сегодня не будет. Неприсутственный день.
— Но табличка…
— Я его замещаю. Чиновник для поручений Яблочков, — отрекомендовался Арсений Иванович, отложил перо и, взглянув на посетителя, с ходу составил словесный портрет: глаза синие, нос прямой, продолговатое лицо усыпано веснушками, редкие седые волосы зачесаны, дабы замаскировать проплешины. Возраст — чуть меньше сорока, одет в черный фрак тонкого сукна с обтянутыми тканью по последней моде пуговицами, на ногах — лакированные ботинки с серым суконным верхом, в левой руке — массивная трость, в правой — цилиндр, атласный галстук заколот булавкой с бриллиантом. Кто же перед ним? Аристократ? Если судить по внешности, то несомненно. Но аристократ дверь кабинета начальника сыскной полиции распахнул бы ногой. И разговаривал бы через губу. А этот заискивает… Значит, купец. Причем не из наших, неправославный. Наши по старинке предпочитают носить бороды и армяки. Немец, поляк?
Посетитель, будто услышав размышления Арсения Ивановича, подал визитную карточку.
«Тейтельбаум Григорий Михайлович, купец первой гильдии, собственные лавки готового платья в Гостином дворе и Пассаже», — прочел Яблочков и похвалил себя: «И что купец угадал, и что пруссак!»
Начинающий сыщик постоянно упражнялся в умении с ходу определять сословную принадлежность, род занятий и национальность, и сие умение все чаще ему пригождалось.
— Крутилина точно не будет? — еще раз уточнил посетитель, пристраивая летнее светло-кофейного цвета пальто на крючок вешалки.
— Точно. К семье укатил, на дачу.
— Мы тоже на днях переехали. Кто мог подумать, что вернутся холода? Вчера такая жара стояла, а сегодня — четыре градуса по Реомюру![1] Брр! Просто неслыханно. Потому Беллочка и отправила меня за шубами.
— Белочка? — удивился Яблочков.
— Жена.
Арсений Иванович усмехнулся. Какими только прозвищами не называют друг друга супруги: заинька, рыбонька. А покойный генерал-майор Ефимов-Ольский и вовсе откликался на верблюжонка.
Тейтельбаум тем временем продолжал объяснять причину своего появления в сыскной:
— …вхожу, а вещи по полу раскиданы. Обокрали меня, обокрали!
Яблочков, услышав про кражу, встрепенулся:
— Простите, отвлекся. У вас дачу обокрали?
Если дачу, то посетитель ехал в сыскную напрасно, ему следует обратиться в уездную полицию.[2]
— Нет, городскую квартиру.
— Понятно, — вздохнул Арсений Иванович. — Наружную полицию вызвали?
— Нет. Сразу к вам. То бишь к Крутилину.
— Сперва надобно в участок. А вот ежели не справятся…
— Зная нашего пристава, уверен, что не справятся. Лентяй и тупица, в собственном глазу бревна не увидит. А тем временем дети будут мерзнуть. И Беллочка тоже. Шубы нужны срочно. Конечно, я мог бы купить новые. Но тогда Беллочка догадается, что нас ограбили. А у нее больное сердце.
— Сочувствую. Но мы — не волшебники, — Яблочков широко развел руками для убедительности. — Потребуется время. Неделя, а то и больше. Очень надеюсь, что жара к тому времени вернется. И, значит, шубы вам будут не нужны.
— Как так неделя? Говорят, Иван Дмитриевич возвращает вещи в день обращения.
— Кто говорит?
— Один мой клиент.
— Такое случается. Но редко. Очень редко. Вашему клиенту крупно повезло. Думаю, что вор, обокравший его квартиру, был уже изловлен.
— И что прикажете делать?
— Ехать в участок.
Тейтельбаум встал, подошел к вешалке, снял пальто. Но сразу повесил обратно.
— Простите, я ведь главное не сказал, — хлопнул он себя ладонью по голове. — Я готов заплатить за хлопоты. Назовите цену.
Яблочков призадумался: Тейтельбаум сообщил, что переехал на дачу недавно, следовательно, ограбление произошло только что, а значит, имелся шанс, и неплохой, отыскать свидетелей. Наверняка дворники или соседи видели, как преступники выносили вещи. Кто-то из них мог даже их внешность запомнить. Если фотопортреты найдутся в картотеке — дело, считай, раскрыто. Сколько же запросить денег? Пять, десять?
— Пятнадцать, — выдохнул Арсений Иванович.
— Тысяч? — округлились глаза у Тейтельбаума.
— Что вы? — улыбнулся Яблочков. — Рублей, пятнадцать рублей.
— Я заплачу пятьдесят, если шубы вернете сегодня.
— Хорошо, сделаю, что смогу. Но обещать не могу. Итак, приступим. Когда вы переехали?
— Позавчера. Собирались еще в середине мая, но все время стояли холода, потеплело только во вторник. И мы с Беллочкой решили, что пора.
— Вчера в квартиру не заезжали?
— В субботу? Шутить изволите?
— Простите, не понял, — признался Яблочков.
— Священный для иудеев день.
— Так вы еврей?
— Да, — с вызовом ответил Тейтельбаум. — Подданный Его Императорского Величества. А у вас что — предубеждение к нам?
— Нет, — покачал головой Яблочков.
Как же он так опростоволосился? Решил, что пруссак, а оказалось — еврей.
— Просто вы не похожи. Я думал, евреи все чернявые, с бородой и в шапочке…
— Чернявые отнюдь не все. А от бороды с кипой пришлось отказаться, иначе покупатели обходили бы мою лавку стороной. Евреев в столице пока не жалуют.
