Площадь замолкла. Эхо слов Магистра разнеслось по городу, заметалось меж каменных стен, бросилось, казалось, в каждый дом, долетело до каждого переулка. Но всё замирает в этом мире — рано или поздно, и даже звуки. Наступила тишина.
Магистр, стоявший около центра площади, холодно улыбнулся. А затем сделал лёгкий жест правой рукой.
Когда на площадь вывели осужденного, народ снова всколыхнулся, зашумел. Но взгляд выцветших глаз Магистра с узкими, как острия иголок, цепкими зрачками блуждал по всей площади, и там, куда смотрел Магистр, устанавливалось неловкое молчание.
Осужденный не выглядел подавленным и побеждённым. Казалось, он не чувствовал тяжести оков на своих запястьях, жжения незаживших ссадин и царапин на руках и на лице. Он взглянул на людей, в их полные растерянности глаза, и его губы дрогнули в улыбке.
— Это же Бард, — полетел шелестящий шёпот по толпе. — Бард из Края Зелёных холмов!
Затем послышались шепотки — сначала непонимающие, затем недовольные, затем снова — недоуменные.
— Как же так? — слышалось из толпы. — Разве это возможно?
— Тому, кого Орден признал виновным, нет пощады, — сказал Магистр, и его голос был, как всегда, громок, но глух. — Однако если кто-то хочет оспорить решение Ордена, мы дадим этому человеку возможность говорить. Кто желает возразить?
И снова — молчание. Только эхо стучится в каменные стены.
— Возражений нет, — отметил Магистр. — И это значит, что приговор будет приведён в исполнение.
Бард как будто не слышал слов, суливших ему смерть. Он продолжал светлым взглядом смотреть на площадь, на народ, на город Тёмных башен в целом — так, словно в этом городе не было ненавидящих его, словно эти люди пришли не упиваться его болью, словно на этой площади не суждено было ему проститься с землёй.
К Магистру подбежал невысокий человек в тёмной мантии и, почтительно поклонившись, зашептал что-то. Магистр поморщился, но кивнул и отправил человека назад.
— По закону положено, чтобы была исполнена последняя просьба осужденного. Что ж, Бард из Края Зелёных холмов, проси, — Магистр усмехнулся. — Если сможешь.
Бард вздохнул, и тут же черты его лица едва заметно исказились выражением боли. Но уже через миг этого не было видно.
— У него же голос сорван, — почти неслышно донеслось из толпы, и по площади пронёсся изумлённый ропот. Теперь ясно было, как цепным собакам Магистра удалось схватить Барда, которого делал неуязвимым и свободным его чистый и ясный голос.
На слова о сорванном голосе Бард чуть виновато и болезненно улыбнулся, но отрицательно покачал головой.
— Так что, осужденный? — ехидно обратился к нему Магистр. — Есть у тебя просьба? Или ты, уже признавшись в том, что голос твой не был подчинён нашим законам, решил хотя бы теперь замолкнуть?
— У меня есть просьба, — еле слышно произнёс Бард, без страха глядя в глаза Магистру. — Я хочу напоследок… спеть.
Стоявшие в стороне люди в тёмных мантиях Ордена глухо рассмеялись. Магистр тоже ухмыльнулся криво, блеснув клыками:
— Ну, что же… Пой, если тебе это угодно.
Площадь замерла.
Бард молча стоял в самом центре, глядя вверх — туда, где быстро бежали по весенней бескрайней сини лёгкие, как пена, белые облака, и яркое, но не слишком тёплое солнце струило свой свет вниз. Было слышно, как там, в этой свободной выси шумит ветер, как трепещут его незримые крылья, рассекая прозрачный воздух.
Тихий голос вплёлся в этот шум. Не прорезал, не перекрыл — вплёлся. И полились звуки — негромкие и лёгкие, но светлые, без ноты сомнения, без капли обречённости.
Это были звуки о небе и травах, о воздухе и солнце, о дорогах и городах, обо всём, что смог охватить взор певца за недолгую его жизнь, и о том, чего не видели его глаза, но знало его сердце. Мир, построенный из звуков, был сложен и многомерен, но в то же время ясен и прост — как отражение его в капле чистой утренней росы.
Это была молитва о тех, кто счастлив, найдя свою дорогу, и о тех, кто сбился с выбранного пути, молитва о всём сущем, о прошедшем и о будущем. Это был гимн всему, что свершается, ибо всё свершающееся ведёт к свету — так или иначе. Это была песня.
Бард смотрел вверх и даже не пел, а будто подпевал ветру.
Или… ветер подпевал ему?
Ветер подхватывал всё ещё слабый голос Барда и бережно нёс этот голос в мир. И голос словно становился сильнее, креп, и эхо вторило ему, и песня летела по воздуху, проносилась по улицам, не останавливаясь в тупиках, не дробясь о стены. Вскоре уже казалось, что весь город поёт — одну песню, песню жизни и света.
Магистр, растерянно глядевший на Барда, зажал уши руками и завопил:
— Молчать!
Но это видно было только по его губам — слов Магистра никто не слышал, да и не смотрел на него уже никто. А Бард допевал последние строки песни, и ветер уносил их ввысь, к солнцу.
Когда замолк голос певца и Бард посмотрел на город счастливо-пьяным взглядом, Магистр с исказившимся от ярости лицом отдал последний приказ стражникам.
Те не сдвинулись с места. Более того, люди на площади теснее сомкнулись, и теперь в глазах их не было удивления и ужаса перед Орденом.
Магистр быстро понял, что повторить приказ для него теперь равносильно самоубийству. Позже народ этого города пожалеет о том, что посмел ослушаться решения суда, но в данный миг ни жалости, ни боли нет в этих сердцах, а есть только чувство цвета крепкого зимнего льда.
