– Они в душевой, – буркнул проходивший мимо зэк и слегка махнул рукой, отчего, когда я принимал сидячее положение на нарах, мы как бы соприкоснулись руками и в рукаве моей зэковской робы исчез искусно сделанный нож из плексигласа.
Сунув руку под матрас, я достал заточку и, встав, направился к душевой.
Сегодня наступил тот день, когда моё испытание закончится, тот самый день, который я ждал вот уже четыре месяца, находясь на зоне, тот день, когда я освобожусь из заключения, тот самый день, когда я умру.
Я иду к душевой, и такие же заключённые, как я, расступаются передо мной. Я иду убивать, убивать чёрных, которые пытаются своей кодлой навести в нашем бараке свои законы. Это был приказ смотрящего. Последний приказ.
Что я могу рассказать о себе? Детдомовским я был, там появился трёхлетним карапузом, оттуда вышел уже здоровым парнем. Армия, проходил службу в ракетных войсках связистом. Вернулся из армии и буквально через неделю повстречал знакомого парня из нашего детдома, Виктора, он был старше меня на шесть лет. Виктор уже был братком, бригадиром в одной группировке Москвы в районах новостроек. Работы не было, да и не искал я её, как-то не моё это было, поэтому я легко согласился вступить в бригаду.
Шло время, я заматерел и стал правой рукой Виктора, который прошедшие десять лет возглавлял группировку.
К тому же он был депутатом городского совета Москвы, уважаемым и обеспеченным человеком, разъезжающим на «мерседесе» в сопровождении джипа с охраной. У него было несколько охранных фирм, да и другой легальный бизнес. Ещё в начале нашей бандитской деятельности он понял, что власть меня не прельщает и на его место я не стремлюсь, поэтому доверял мне во многом. Я был его тёмной рукой. Если у Виктора возникали какие проблемы, он обращался ко мне, и я решал их. Сперва я был просто киллером на прикорме у банды, потом вышел на верхнюю ступень этой профессии, став чистильщиком. Тоже непростая работа. В отличие от киллера чистильщики не только убирают клиента, но и уничтожают улики, а также делают так, чтобы убийство выглядело несчастным случаем или самоубийством. Я же говорю – высшая ступень в этой непростой работе. А я был неплох, очень неплох. Последнее время я сам не убивал, для этого у меня были свои люди, только занимался чисткой. Бывало, в прямом смысле этого слова. В одной квартире пришлось даже обои новые клеить, чтобы убрать следы крови на стене: одна из боевых групп грязно поработала с клиентом.
Свободного времени у меня было много, и его я посвящал своему совершенствованию, учась у лучших спецов бывшего Союза убивать себе подобных. И, надо сказать, неплохо в этом преуспел. Но это всё суета. Сдала меня два года назад моя жена, с которой я жил вот уже шесть лет и которая держала мой личный общак, если его можно так назвать.
Это я уже потом узнал, что она связалась с ментом, и они меня кинули не только на деньги, но и на свободу. После года отсидки, когда меня навещал адвокат, сообщивший, что просьба об апелляции не прошла, он, чтобы надзиратели не заметили, показал две фотографии. На них были сняты отрезанные головы моей бывшей жены и её хахаля. Витёк, как и обещал, нашёл их и наказал, деньги, что забрали у них, по моей просьбе были перечислены нашему детскому дому. Но к тому времени мне это было как-то безразлично, хотя я в душе и порадовался свершившемуся возмездию. Я умирал. Адвокат, Витёк и смотрящий зоны старый вор Граф знали это. К смотрящему я сам подошёл через две недели после того, как узнал от тюремного врача, что мне осталось не больше полугода. Злокачественная опухоль в мозгу. А я ещё удивлялся: чего это у меня голова начала болеть в последнее время? Смотрящему я сказал, что не хочу умирать от болей и корчиться на больничной койке, хочу уйти как настоящий воин. Если у него найдётся для меня работа, из которой у меня не будет шансов выйти живым, я только буду рад. Сдохнуть просто так было не по мне, нет уж, я точно прихвачу с собой не одного, так двух. С той поры прошло четыре месяца, мне становилось всё хуже, от госпитализации я отказался наотрез, но тренировки не забросил и ждал, ждал своего часа, который наступил сегодня.
Когда я подходил к дверям душевой, от стены отделился парень, вытирающийся полотенцем, и я услышал шёпот:
– Там только они, всех незаметно вывел.
Парень был не из нашей бригады. Да и вообще на зоне, кроме меня, из наших никого не было. Московских знакомых братков, с которыми я не раз пересекался, хватало, а из своих – никого. Адвокаты у Виктора отличные. Это только со мной не повезло, прокурор двоих смог доказать… из четырнадцати. Именно поэтому пятнадцать лет, а не пожизненное.
Открыв дверь, я прошёл в санблок и по влажному бетонному полу направился к следующей двери, откуда слышались гортанные выкрики, смех и шум льющейся воды. Скользнув за дверь, я мгновенно окинул взглядом большое открытое помещение, в котором находилось девятнадцать горцев, и привычно скользнул в транс, в котором любил работать, – у меня в этот момент отключались все эмоции. Именно поэтому я и получил прозвище Мороз. Не Дед Мороз или там – мороз от меня по коже. Укороченное от отморози, или отморозка. В такой момент эмоций у меня нет, я и своих могу порубить, именно поэтому здесь никого, кроме чёрных, не было, об этой моей привычке знали немногие, но знали, смотрящий – точно.
