Случалось, что какой-нибудь из цветков раскрывал лепестки чрезмерно, и Дон Жуан его нежно срывал и прикалывал к своей шляпе.
Лайош Мештерхази
Пожалуй, знаменитого испанского гранда дона Хуана Тенорио де Маранья, известного также под несколькими десятками других имен и фамилий, по количеству версификаций можно сравнить только с Иисусом Христом. Писатели, поэты и даже философы кем только его не выставляли: соблазнителем — коварным, бессердечным, пылким, искренним, бесчестным, юным, прожженным… авантюристом — храбрым, воинственным, трусливым, хитрым, везучим… ученым и меценатом, полководцем и путешественником, монахом и богоборцем, грешником и искателем истины, распутником и безоглядно влюбленным, хладнокровным убийцей и несчастным дуэлянтом… наконец, импотентом и даже женщиной.
За что, спрашивается? Что он им всем, въедливым труженикам пера и чернильницы, сделал?
«Людям безумно нравится видеть человека, которому на сцене позволено делать все то, о чем они только мечтают, и которому в конце концов приходится за это поплатиться», — предположил в своей версии «Дон Жуана» Макс Фриш — кстати, измысливший для своего героя на редкость страшную кару.
Предположение, казалось бы, объясняет практически любые изыски и спекуляции (кроме импотентной версии). Монах де Молина рисует нам светского соблазнителя; неловкий и физически слабый Моцарт — неотразимого красавца; затравленный женой Гофман — представителя инфернальных сил; женоподобный (во всех смыслах) Верлен — настоящего мужчину; Чапек, от которого плакала половина Праги (а вторая половина — скрежетала зубами), — импотента… Правда, из этого ряда немедленно вываливается Пушкин, которого Бог любовью не обидел, но Пушкин по своему обыкновению вываливается из любого ряда.
И ведь каждый из них уверял человечество, что именно его Дон Жуан — самый донжуанистый Дон Жуан в мире! Некоторые даже ссылались на спиритуалистические свидетельства как самого гранда, так и его бесчисленных «жертв».
Короче, Дон Жуан стал в вечно сумеречном общественном сознании коллекционером женских скальпов, неумолимым бабником и безбашенным бретером.
…В тысяча четыреста пятидесятом году в семье богатого, хотя и несколько провинциального испанского вельможи дона Диего Тенорио де Маранья родился долгожданный мальчик, которого неосторожные родители назвали Хуаном — в честь дедушки, прославившего фамилию в боях с кастильскими пиратами. Ни они, в смысле, родители, ни духовник семьи, благочестивый отец Хименес, будущий наставник мальчика, — никто в целом мире, включая непогрешимого Папу, и предположить не мог, что родился не человек, а — явление. Стихия. Миф. Даже так — МИФ! (Если вам сейчас вспомнился Асприн — сверните его в трубочку…)
У ребенка было обычное испанское детство времен Реконкисты: молитвы, мулеты, шпаги, кони, быки, кастаньеты, дуэньи, доспехи, знамена, пленные мавры — и любимая мамина красная мантилья.
В восемнадцать лет наследник почти не знал латыни, но непревзойденно владел шпагой и сочинял стихи. На испанском языке — что было не в обычае тех лет.
Таким его и приняла в свои нестройные ряды молодая испанская армия. Два года прошли в боях, походах и сочинении милых сердцу военного человека строк. Солдаты командира любили. И не только за отменные, с их точки зрения, стихи. Дон Хуан уже тогда снискал славу отважного офицера, умевшего побеждать противника не только на поле брани, но и за столом переговоров. Но столь блистательно начавшуюся карьеру оборвала трагедия: на дурацком поединке, затеянном по вздорному поводу, гибнет дон Диего, и его сыну приходится вступить в права наследства. Управление хозяйством отвлекло от горя и способствовало кардинальной перемене интересов.
Молодой гранд пушечным ядром влетел в политику. И опять у него все получилось: он стал одним из немногих дворян, которые способствовали тайному бракосочетанию короля Арагонского Фердинанда и принцессы Кастильской Изабеллы. С Фердинандом он сошелся очень близко, и в дальнейшем это не раз пригодилось.
Война между тем продолжалась. Дон Хуан командовал верными королю и королеве войсками во время подавления кастильского мятежа, угрожавшего самому существованию королевства, и в окончательном освобождении испанской земли от мавританского владычества. Так, он лично принимал капитуляцию у короля Гранады Боабдила — и совершенно очаровал этого сурового мавра. Сохранилась их переписка, занимающая два объемистых тома, и драгоценный миниатюрный портрет короля с дарственной надписью.
Вопреки распространенному мнению, испанцы в то время, даже под чудовищным моральным давлением католической церкви, вовсе не были такими ханжами, какими представляют их литературные источники. Представьте себе ситуацию перманентной гражданской войны: король далеко, Бог высоко, а до ближайшего попа — сто верст по бездорожью. Так что ж теперь, и не?.. Как-то выкручивались испанцы. Не вымерли.
Та же свобода нравов царила и в верхних слоях атмосферы — то бишь в окрестностях Вальялолида. Больше всего это заставляло нервничать одного человека: королеву Изабеллу. Бедняжка получила полноценное монастырское воспитание. А поскольку муж ее Фердинанд и его закадычный друг дон Хуан были неразлучны в своих эскападах, королева задалась целью во что бы то ни стало женить охальника. С шестого или седьмого раза — удалось.
