Солнца в тамошних местах не занимать. Летом оно шпарит не хуже крымского, вечную мерзлоту прогревает в глубину на метр. В эту пору запасливые хозяйственники роют ямки — под нужники, под фундаменты, под могилки, под прочие надобности. Зимой оно сквозь мороз не жаркое, но светит почти всю зиму. Загар от него устойчивый и колер красивый.
Был у меня там такой случай: работал я начальником колонны — полтора десятка грузовиков. Шоферы подобрались — мастера высокого класса, и лозунг у них простой: «Мы работы не боимся, был бы харч». Бездорожье, бездомье, жратва — консервы, девять месяцев зимы — для них привычная форма существования. На золото глаза не таращили, привыкли к нему, даже золотом не называли — «металл», да и все. Да и что с ним там делать? В тех местах лист кровельного железа куда дороже: на зиму в кабине печку можно сделать. Словом, народ обкатанный, обветренный, один к одному — шапка, куртка, серые валенки. Но это на первый взгляд. Приглядевшись, в глубину проникнешь — разные. А ведь приглядишься-то не сразу. В глубину-то не вдруг проникнешь. Шапку и то каждый по-разному носит. Но дружные. Скажешь: «Ребята! Так и так. Надо сделать». И сделают. Поначалу я это на свой счет принимал. Вот я какой!.. Кинул лозунг в массы — и все, как один, за мной. Потом понял: они и без меня хорошо разбирались, соображали, что и когда нужно, а что и не очень.
В ту весну ходили мы на прииск «Верный». Груз обычный: техника, стройматериалы, продовольствие. Дорога тоже обычная. Километров тридцать по «трассе», до ремонтного пункта, а там по пролазу — как бог даст. Немножко болота, немножко жердяного настила, по камушкам на сопку, через перевал переберешься и дальше по донышку речки-безымянки.
На полпути избушка — дверь в три доски, оконце с квадратным стеклышком. В избушке звенит гитара, гремит транзистор. Бригада дорожников. Квалификация у них простая, ямки-ухабы заравнивать, настил подправить, чтоб колеса не проваливались, каменную осыпь с перевала сбросить, чтоб покрышки не резало. И техника у них простая — топор да лопата.
С первого же дня начали возить взрывчатку. На прииске готовились «торфы» взрывать, шурфы уже были пробиты, и ее ждали с нетерпением. План по «металлу» уже шел. Перевезли мы ее тонн двести, и на душе стало легче. Она хотя и из опилок, но все же взрывается, и довольно здорово. Говорят, где-то был случай — трехтонку на ходу разнесло. Все, что нашли, — ключ от зажигания. За взрывчаткой повезли сахар. За зиму на прииске запасы подобрались, и народ ждал сладенького. И тут у Юрки-Солдата случился «недовоз». Пропал мешок. Девяносто килограмм.
Юрка-Солдат в этих местах первый год. Демобилизовался — и к нам, как был в гимнастерке и в солдатском бушлате. Папа с мамой у него, видать, не очень богаты, а парню и костюмчик приличный надо, и рубашечку модную с галстучком, вот он и подался за длинным рублем. С машиной обращался на «вы» и во всем остальном тоже претензий не вызывал. Чувствовалась армейская выучка.
За недовоз с него бухгалтерия удержала стоимость груза. Юрка ко мне чуть ли не со слезами. Жалко парня, а что сделаешь? Закон. За грузом надо смотреть, в машину укладывать умеючи. Дорога — сплошная трясучка, вытряхнул где-нибудь на ухабе. Могли и на перевалочной базе недодать мешок. Погоревали, посудачили, посочувствовали Юрке, а через два дня опять мешок сахара пропал. И у кого — у Гарьки-Христосика! Христосик потому, что цветом блондинисто-рыжий. Волосы до плеч, бородка длинная, реденькая, усы висячие, а глаза как у симпатичной девушки голубые-голубые. С ним даже такое произошло: был в отпуске на «материке», гульнул лихо, хорошо. Не только на самолет — на автобус не осталось. До Москвы добирался чуть ли не пешком по сельским проселкам. Выручали богобоязненные старушки. Милостыню подавали, за божественное сходство. Но шоферил он не первый год и дело знал на большой палец. И как уложить груз, соображал правильно. Да и обдурить его на чем-нибудь, не так просто. Это у него только на вид глаза наивные.
Гарька психанул.
— Ну, с-собаки дорожники!.. Это они. Самогонку гонят в распадке. Каждый день под мухой. Ну, я им, гадам, устрою… Я им спалю этот клоповник на курьих ножках. Ни одна жаба не выскочит.
Загудели и все остальные шоферы. Кому понравится такое дело? На погрузке и разгрузке глядели в оба. Каждый ящик, каждый мешок пересчитывали, глаз не спускали. Кладовщики и грузчики обиделись.
— Чего это вы? Не доверяете? Ну, грузите сами.
А у меня состоялся разговор с Дедом. Дед — это шофер. Сергей Романыч. Дедом прозвали за фотокарточку на ветровом стекле. Мальчишка лет пяти с лукавой рожицей — и тоже Сережка.
— Садись-ка ко мне в кабину, — пригласил меня Дед.
К Деду я прислушивался. Мужик твердый, правильный. Еще во время войны шоферил, в блокадный Ленинград по «дороге жизни» ездил. Я его про себя комиссаром колонны звал.
— Такое дело, — заговорил Дед, когда мы поехали. — Поднимаюсь на перевал, поравнялся с прижимом, глядь — за кустом стланика мелькнуло что-то. Тормознул я — что там такое? А там какой-то парень, как рванет в сторону — кусты ходуном пошли. И подумалось мне: а не собирался ли он с прижима ко мне в кузов спрыгнуть? Схватит, что под руку попадет, сбросит за борт — и поминай как звали. Может, Гарька-то прав?