Я был там совсем недавно, в моей памяти еще не изгладились характерные сцены повседневной жизни, и я хорошо помню лица встреченных мною людей, их голоса и жесты.
Я видел многочисленные линии железных дорог, по которым огромные локомотивы тащат длинные поезда с вагонами, полными пассажиров и грузов, направляющихся с Запада на Восток и обратно.
На станциях высятся элеваторы, куда окрестные фермеры привозят осенью, после жатвы, миллионы пудов отборной пшеницы. Целые стада великолепного породистого скота отправляются отсюда на знаменитые чикагские бойни.
Здесь и там разбросаны людские муравейники, названия которых никто не знал еще десять лет тому назад, а теперь это благоустроенные города с кипучей, чисто американской жизнью, с влиятельными газетами, с музеями и университетами, готовые соперничать со старейшими культурными центрами Европы.
Я видел огромные фабрики и заводы с могучими машинами и станками, приводимыми в действие паром или электричеством. Тонкие кирпичные трубы промышленных предприятий, пронзившие небо, извергают клубы рыжевато-черного дыма. Когда паровой молот весом в тысячи тонн кует железо, штампует сталь, на много миль вокруг заводских зданий дрожит земля. Воздух здесь насыщен угольной копотью, и едкая черная пыль лежит на зелени деревьев и травы.
По шоссейным дорогам, асфальтовой паутиной покрывшим землю, несутся блестящие автомобили, оставляя за собой голубоватые облака выхлопных газов и тучи пыли.
Над бурными потоками, над пропастями висят сплетенные из тонких металлических нитей мосты. Иногда в небе покажется гигантская игла с подвешенной под ней платформой. Это управляемый воздушный шар.
По ночам улицы городов и маленьких поселков залиты ярким светом. Это служит человеку покоренная им великая сила природы — электричество. Источником его стали водопады.
Я видел реки, своенравные реки Дальнего Запада. Теперь по ним плывут огромные пароходы и сплавляют лес.
Я был в лесах: там кипит работа. Строятся лесопильные заводы и целые фабрики для производства домов. Поезда по проложенным в лесных дебрях железным дорогам вывозят из чащи уже совершенно готовые дома.
Я поднимался в горы. Только они еще пытаются сопротивляться человеку, только там природные силы как будто еще сохранили свою свободу. Но это лишь видимость: в недрах гор копошится рудокоп, добывая металлы; в скалах пробиты туннели, по которым проходят те же железные дороги с поездами; над пропастями повисла проволока телеграфа.
Я видел индейцев.
Они клянчили милостыню у проезжающих, выходя к каждому поезду на перроны станций, или торговали мелкими изделиями фабрик Чикаго и Бостона, выдавая их за работу индейских скво. Луки, стрелы, томагавки, мокасины — их продавали потомки былых властителей степей и лесов Дальнего Запада, все эти жалкие поделки фабричного производства.
Сами гордые и неукротимые индейцы загнаны в резервации на жалких клочках почти бесплодной земли, милостиво отведенных американским правительством бывшим хозяевам материка. В этих резервациях янки устраивают народные школы, где потомки делаваров, черноногих, сиу и апачей зубрят таблицу умножения и изнывают, изучая тайны правописания английского языка.
Я видел людей, которых поначалу принимал за трапперов, вольных бродяг, некогда с опасностью для жизни проникавших в неведомые районы Дальнего Запада.
Но это не те трапперы, о которых рассказывают старые романы: это охотники-промышленники, без жалости истребляющие остатки чудом уцелевших животных, последние стада бизонов.
Я видел караваны переселенцев, которых можно было бы принять за неукротимых скваттеров note 1, с ружьем и топором в руках проникавших в глубь леса и степи, уходя от тесноты и убогости городской жизни. Но нет, нынешние переселенцы — это белые рабы, заключившие контракты с владельцами фабрик и шахт, жалкие эмигранты, выгнанные голодом из Европы, готовые за гроши гнуть спины на обширных полях земельных магнатов Дальнего Запада.
Вот что видел я, посетив романтический Дальний Запад недавно, чуть ли не вчера.
Мне стало грустно.
Мне стало не по себе.
Пусть другие приходят в восторг, видя сбившиеся в кучу дома безобразной индустриальной архитектуры, трубы, готовые закоптить все небо, автомобили, толпы оборванных рудокопов, обезображенную, истерзанную землю, электричество, рестораны, газеты, фабрики, кинематограф, элеваторы. Словом, все то, что принято называть цивилизацией.
Но мне тяжело глядеть на это.
Да, я видел эти земли раньше. Видел давно.
Я помню их иными.
Помню, как по степи бродили бесчисленные стада могучих бизонов и табуны диких мустангов. Помню поселки индейцев, которые тогда еще считали себя обладателями необозримых пространств девственной, изумительно богатой земли. Это были гордые воины, их глаза горели, а шея не гнулась перед пришельцами.
Я помню дни жестокой, кровавой борьбы, когда Соединенным Штатам пришлось напрягать все силы, чтобы справиться с вольнолюбивыми краснокожими.
Уже тогда ни у кого не было сомнений, чем закончится эта борьба, это столкновение двух миров.
Один — это мир кочевников, охотников, людей, слившихся с природой, ставших ее частью и живущих в полной гармонии с ней.
