В петербургском захолустье
В Ленинграде на правом берегу реки Фонтанки, в самом конце её, близ Калинкина моста, есть довольно унылого вида дом под номером 185. Он ничем не привлекает внимания прохожих, и если бы не мемориальная доска на фасадной его стене, прочно затерялся бы среди себе подобных. Доска его выделяет. На ней написано: «В этом доме по окончании Лицея жил А. С. Пушкин с 1817 г. по 1820 г.».
В этом доме жил Пушкин…
Правда, в те далёкие годы дом вице-адмирала Клокачёва, где снимали квартиру родители Пушкина, имел иной вид. В унылую длинную четырёхэтажную громадину его превратили позднейшие владельцы. А тогда был он двухэтажным, на высоком полуподвале, в десять окон по фасаду. Считался большим и вместительным в захолустной, окраинной части Петербурга — Коломне.
Коломна — страна мелких чиновников, ремесленников, «ундеров» в отставке, актёров, что победнее, вдов, живущих на пенсию, — простиралась за Крюковым каналом, между реками Фонтанкой и Мойкой. Сюда, на задворки столицы, не скоро попадали из центра города. Извозчик с Невского от Аничкова моста брал с Пушкина за проезд до дома Клокачёва целых восемьдесят копеек. Деньги весьма немалые, если принять во внимание, что коломенские обитатели забирали на день в мелочной лавочке на пять копеек кофию и на четыре сахару.
Своё название Коломна получила от слова «колонна». При Петре I, когда Петербург ещё строился среди лесов и болот, для осушения почвы прорубали в лесу просеки. Архитектор Доменико Трезини называл их «колонны». В языке петербургских жителей «колонны» превратились в «Коломны». От них и пошла Коломна. Свидетельством топкости коломенской почвы служило ещё при Пушкине глубокое болото в конце Торговой улицы. Чиновники — любители охоты — отправлялись туда в праздничные дни пострелять куликов.
Странное впечатление производила эта окраина.
Столица здесь заявляла свои права по-петербургски прямыми улицами, гранитной набережной Фонтанки, доходившей уже до Калинкина моста. Самим этим мостом с цепями и башнями. Церквами изрядной архитектуры. Двух- и трёхэтажными каменными домами.
Но не они здесь главенствовали. Они терялись среди дощатых заборов, тянувшихся вдоль плохо мощённых улиц, полосатых будок, деревянных домишек с садами.
И дом Клокачёва окружали «убогие лачужки», принадлежавшие «ундеру» Шумареву, трубачу Тячкину, кузнецу Димшукову. Они, как родные братья, походили на тот домик в Коломне, который Пушкин позднее описал в своей стихотворной повести:
. . . . . . . . . . Вижу как теперь
Светёлку, три окна, крыльцо и дверь.
Не одна только внешность отличала Коломну от центральных частей города. Жизнь здесь текла не по-столичному тихо. Пешеходов встречалось немного, стук карет бывал в редкость. А если уж останавливалась возле дома карета, во всех окнах показывались любопытные женские лица, даже в зимнюю пору набегали мальчишки. И можно было наблюдать, как, поджидая своего барина, скрывшегося в подъезде, кучер дремлет на козлах, а гайдук — выездной лакей, молодой и рослый детина, играет с мальчишками в снежки…
Вставали в Коломне чуть свет. Ложились тогда, когда на Морских и на Невском выезжали с визитами. Столичные новости сюда доносились как эхо. Здесь всё больше толковали о способах приготовления кофию, сбережения шуб от моли, дороговизне говядины и капусты, о разных житейских происшествиях.
Встретится, бывало, идучи по воду к Фонтанке, дворовая девушка из господского дома с соседкой-молочницей и пойдёт разговор:
— Здравствуй, Ивановна!
— Здорóво, кормилица!
— Что тебя не видать, куда ты запропастилась?
— Ах, дитятко! Не знаешь ты моего невзгодья. Прохворала всё, окаянная. А к тому же господь нас посетил. Ведь у меня две коровушки пали. Эдакой причины со мною никогда не бывало. И сокровище-то моё… Ох, девушка! В Покров-то вечером подоила я коровушек и, благословясь, пошла кое-что присмотреть по домашности да приготовить своему поужинать. Ну, удосужилась я, сижу, матушка моя, у окна и вяжу чулок. Глядь, ан идёт мой сокол, переваливается. Я тотчас на плечи шугай и выбежала отворить ворота. А он вдруг клобысть меня по затылку. Ах, пёс проклятый…
— Да, плохое житьё твоё, Ивановна, — сочувствует девушка. — И моё, чай, не лучше. Загоняли: «Машка, завари кофию! Машка, подай барину сюртук! Машка, беги по воду!» Хуже нет у бедных господ-то жить. То ли дело у богатых. У богатых — людей полон дом. А тут всё Машка да Машка…
Собеседницы стоят, жалуются, вздыхают, покачивают пустыми вёдрами на коромысле. Потом, вдруг спохватившись, что у одной в печке щи перепрели, а у другой, верно, барыня из себя выходит, дожидаючись воды, торопливо спускаются к реке.
Коломна, по меткому выражению Гоголя, была «не столица и не провинция». Своеобразная смесь того и другого.
