– Боже, какие мешки под глазами! Прям как у маминого соседа Сундикова по утрам. А глаза! Оловянные плошки и те, наверное, живее выглядят. Все! Больше не пью!
Татьяна Михайловна в сердцах раздвинула зеркальные двери шкафа-купе и встала перед выбором: что надеть? Серый костюм надоел, темные – не по сезону, зеленый – слишком яркий, бежевый – с невыведенным пятном от шампанского (будь оно неладно!), в голубом ее лицо, и без того бледное и помятое, станет как у покойника. Тяжело вздохнув, она сняла с вешалки короткую светло-кремовую блузку и в тон к ней узкую юбку из плотной ткани. Одновременно зазвонили телефоны – сотовый и городской. Татьяна Михайловна сняла трубку городского, а на сотовом заметила номер абонента и отключила его.
– Алло! Слушаю, – севшим от вчерашнего застолья голосом ответила она.
– Доброе утро, Татьяна Михайловна, – раздалось бодрое контральто помощника председателя областного правительства Гули Искандеровны.
За глаза ее звали Пулей Исконторовной, или, еще проще, Конторовной. Пулей – за жесткий характер и острый язык, а Конторовной… Впрочем, и так все ясно.
– Здравствуйте, – не разделила оптимизма Конторовны Татьяна Михайловна, для которой утро было не только не добрым, но и похмельным, с мигренью и желудочными спазмами.
– Как вчерашний прием? Говорят, высокие гости из Европы, ну эти, потомки известной фамилии, ни в чем не уступали нашим – ни в количестве, ни в качестве?
– В качестве чего? – рассеянно спросила Татьяна Михайловна.
– Хм! Естественно, алкоголя. Я имею в виду, что водку они пьют не хуже нашего.
– Да уж. Вы по делу, Пу… Гуля Конто… Искандеровна?
– А как же! Петр Гаврилыч собирает в семнадцать ноль-ноль все департаменты на совещание. Так что отмените свои мероприятия, если они запланированы на это время.
– Что за чрезвычайщина?
– Никакой чрезвычайщины. Наоборот, своевременная подготовка к зимнему отопительному сезону.
– В июне?
– Вот именно. Явка строго обязательна!
– Но… Департамент культуры, может быть…
– Не может! Это касается всех! А вдруг посреди зимы ваши трубы лопнут? Я имею в виду музеи и другие культурные очаги. Кто будет отвечать?
– Но ведь есть АО «Тепловые сети». Пусть у них и болит голова, – поморщилась Татьяна Михайловна, дотронувшись пальцами до собственной головы.
– Татьяна Михайловна, – контральто Конторовны превратилось в гудящий бас, – сверху поступила директива в связи с событиями на Севере. Ну, сами знаете, что там произошло зимой. Теперь с проверками затрахают.
Вот об этом и пойдет речь. Вы поняли? Но я вам этого не говорила. Приказы начальства не обсуждаются!
На том конце провода разъединились, раздались короткие гудки, и Татьяна Михайловна швырнула трубку на диван.
Она оделась, кое-как причесала пряди – от вчерашнего лака, щедро вылитого на ее голову парикмахершей Викой, волосы встали колом, – взяла трубку сотового и набрала номер:
– Мама, здравствуй! Что ты звонила?
– Ты приедешь сегодня? Мне надо посоветоваться с тобой.
– А по телефону нельзя?
– Да что же ты, дочь, совсем к матери дорогу забыла?! Напридумывали на свою голову всякой техники, совсем видеться перестали друг с дружкой. Что это за жизнь? Ведь ты месяц у меня не была. Так и умру в одиночестве. Соседи, может, схоронят…
– Ну что ты завела свою любимую песню? Ладно, приеду сегодня после семи. В пять у нас совещание. А это надолго.
Татьяна Михайловна ехала на работу на заднем сиденье служебной «Волги» и мысленно считала количество приемов, банкетов, встреч и презентаций, произошедших с ее участием за последний месяц. Получилось по два подобных мероприятия в день. Она покачала головой, после двух чашек крепкого кофе пришедшей наконец в норму, и вдруг от резкого торможения чуть не ударилась о спинку переднего сиденья – на дороге образовалась привычная в это время суток пробка.
– Позагораем, – весело сказал водитель Толя и закурил.
Курить ему разрешала Татьяна Михайловна, так как и сама порой грешила этим во время вынужденных простоев. Позади раздался вой сирены, и тотчас рядом, по встречной полосе, их обогнал черный лимузин, сопровождаемый кортежем из трех джипов. В лимузине, она знала, возили генерального директора Сталелитейного холдинга Семенова. Татьяна Михайловна отвернулась вправо, хотя такая предосторожность и была напрасной. Кортеж проехал слишком быстро, да и Семенову, должно быть, не до того, чтобы разглядывать пассажиров отечественных авто.
«Дура! – выругала она себя. – Десять лет прошло, а я до сих пор, как девочка, в прятки играю. Меня давно не ищут. Пора зарубить эту истину себе на носу. Сорок лет тетке, а все обиженную гордость изображаю. Смешно! Он уж и имя-то мое забыл, наверное. Развлекается небось с девицами по саунам и итальянским пляжам, бабник чертов!»
Она нахохлилась, сложила руки под грудью, сжалась в комок. На душе было отвратительно. И так день не задался, а тут еще Семенов со своими сиренами и мигалками. «Тоже мне туз пиковый!»
Она-то его помнила заместителем главного металлурга, еще только начинавшим карьеру, но потом вдруг оказавшимся в нужное время в нужном месте и сделавшим этот головокружительный полет в заоблачную высь, где небожительствовали «отцы города». И зачем он оказался на ее пути? Никогда она не простит ему своей неудавшейся женской судьбы. Никогда! Без малого восемь лет держал ее возле себя «на коротком поводке», но так и не решился бросить семью. Сейчас Татьяна была убеждена, что он и не собирался этого делать. Просто ему так было удобно. В семье росли сын и дочь, а с ней он, отдыхая душой и телом, проводил половину отпуска (вторую посвящал семье), иногда выходные, но никогда – праздники. Праздники для него были святым делом. В эти дни он, заядлый охотник и рыболов, уезжал с друзьями за сотни километров в непроходимые леса и болота, вел кочевую жизнь, обрастал густой щетиной и возвращался довольный, пропахший насквозь костром и рыбой, с кучей невероятных историй и охотничьих баек. Лишь однажды он взял ее с собой, в казахскую степь, охотиться на сайгаков. Сначала летели самолетом, потом тряслись в «уазике», затем долго шли пешком. Остановились в юрте местных пастухов. Татьяна в те три дня, что пришлось провести почти под открытым небом, намучилась без привычных коммунальных удобств, но другое компенсировало эти издержки. В эти волшебные дни и ночи она любила своего Семенова так, как никогда ни до, ни после не любила. Жадно ловя его взгляды, любуясь его мужественным, загоревшим, обветренным на казахских просторах лицом, она одновременно ревновала его к охоте, этой всепоглощающей страсти, к долгим разговорам с пастухами возле ночного костра – ко всему, что отвлекало его от нее, уводило в чисто мужские забавы, становившиеся смыслом его жизни в короткие праздничные передышки.
