Предисловие к российскому изданию
У меня сохранилось очень живое воспоминание о том, как однажды, когда мне было двенадцать лет, наша учительница истории пришла в ярость из-за невежества своих учеников. Она попросила нас письменно ответить на вопрос о том, кто спас мир от фашистской чумы. Все как один написали: «Американцы!»
«Что же мне делать с этой компанией невежд!?» – воскликнула она, глядя на нас так, как будто стала свидетелем катастрофы. «Вы все ошибаетесь, это русские победили нацистов, русские, а не американцы, вы меня слышите? Именно русские сполна заплатили трагическую цену за победу над Гитлером. Конечно, американцы тоже внесли свою лепту, но она ничтожна в сравнении с жизнями миллионов, погибших в борьбе против нацистов. Мы многим обязаны мужеству, стойкости и силе русского народа. История все расставит по местам, запомните мои слова!» С тех пор я наблюдала, как история неохотно «расставляла по местам» то, что касалось заслуг России, и очень расстраивалась, потому что я восхищалась своей учительницей истории и доверяла ей. Я сделала вывод, что она была права, но истории было необходимо больше времени, чтобы расставить все по местам, и в конце концов так оно и случилось.
Гораздо позже, когда я уже была студенткой и изучала социальную психологию, нас попросили написать работу, в которой надо было проанализировать политический конфликт, как если бы он был психологическим. Моя работа была посвящена травматическому аспекту массового уничтожения русского народа фашистами. Основной идеей моей работы было утверждение, что такая травма требовала радикального решения в форме милитаризации всей культуры. Я утверждала, что если в метро на человека напали хулиганы, то этот человек захочет иметь оружие, чтобы предупредить очередное нападение. Я подчеркивала, что принятие ответных мер – это здоровая реакция. Я настаивала на том, что фашистская агрессия породила чувство ужаса и что американцы не могли в полной мере понять всю глубину этого ужаса, потому что они не понесли таких жертв. Я завершила свою работу утверждением, что наращивание Россией военной мощи было проявлением защитной реакции и что страх американцев перед советской агрессией в разгар «холодной» войны был следствием ошибочной интерпретации и проекцией их собственных империалистических устремлений. Как нетрудно догадаться, преподаватель не поставил мне зачет за эту работу, мотивируя это тем, что я недостаточно объективна и в конфликте принимаю одну из сторон, что недопустимо для психолога.
Я действительно всегда считала, что моя учительница истории была права. Конец холодной войны стал для меня настоящим личным освобождением: я почувствовала, что справедливость, наконец, восторжествовала. Я давно ощущала, что противостояние, породившее холодную войну, было абсурдным и ошибочным; за ним стоял упрямый отказ видеть, как много у Запада общих с Россией ценностей, связанных с достижениями науки, техники, искусства, литературы, философии (в частности, с критическим отношением к религии) и, конечно, психологии.
Для меня является большой честью то, что моя книга «Мудрость психики» будет доступна русским читателям, и я надеюсь, что этот перевод – еще одно свидетельство связи, существующей между нами на глубинном культурном уровне. Юнгианские и постъюнгианские идеи пришли не только с Запада. Любой, кто читал русскую литературу, знает, что многие идей глубинной психологии уже присутствовали в обеих культурах до того, как их перевели на язык психологии ХХ века.
Сегодня нам нужно непрерывно обновлять тот язык, на котором мы ведем наш непрекращающийся разговор о душе. Я надеюсь, что моя книга будет способствовать этому дружескому разговору.
Только один раз рождаемся мы на свет и один раз умираем. Однако психологически мы проходим через тысячу смертей и по меньшей мере столько же раз рождаемся заново. Периоды сильного страдания, как правило, сигнализируют об отмирании нашей прежней самости, и, испытывая болевой шок, мы склонны кидаться на поиски быстрых решений, попадая в ловушку распространенной иллюзии, будто каждая психологическая «проблема» требует позитивного «решения». Но такие благие намерения лишь усиливают страдание, потому что игнорируют один из главных парадоксов психологической мудрости: осознание собственной смертности придает больше сил, чем любое другое движение души. Деструктивный импульс имеет решающее значение, если мы собираемся избавиться от того, что нас угнетает. Иными словами, когда речь идет о нашей внутренней жизни, можно сказать, что там, где есть смерть, есть и надежда. Когда отмирает прежняя самость, можно взяться за решение задачи рождения новой самости. Но прежде нужно расстаться со всеми позитивными эго-идеалами.