— Пожалуйста, — сказал Юлий Михайлович и положил на мой стол несколько листов с формулами и чертежами.
Я сдержал вздох — это не был бы вздох облегчения — и проговорил:
— Очень хорошо. Проверим и передадим заводу. Он был уже у самой двери, когда я остановил его:
— Вы будете сегодня на вечере?
— А вы не против? — спросил Юлий Михайлович и опустил глаза.
Но сделал это он недостаточно быстро, и у меня на миг сдавило дыхание, потому что вряд ли кто-нибудь мог спокойно смотреть в его огромные синие глаза.
— Ну что вы… — поспешно заверил я.
— До вечера, — сказал Юлий Михайлович. — Если успею рассчитать угол взлета, то приду…
Когда дверь за ним закрылась, я облегченно вздохнул.
Я придвинул к себе листы, посмотрел на формулы и чертеж дюранового изгиба в самой верхней части фюзеляжа. Утолщение шло под таким углом, чтобы постепенно гасить поток разреженного воздуха. Решение, над которым девять лучших конструкторов бились два года, было неправдоподобно простым. Но я знал по опыту, что проверять бессмысленно. Мы затратили два месяца на проверку выведенных им формул топлива и смазок, больше квар-тала весь мой отдел — свыше ста конструкторов, инженеров и техников — проверял конструкцию крыла, созданную им за три дня, — мы не нашли ни малейшей ошибки. Расчеты были безукоризненно точными, как и линии в чертежах.
Я хорошо помню тот день, когда нам вручали награды. Первым в списке был я, потом — мой заместитель, Григорий Гурьевич. Мы старались не смотреть на Юлия Михайловича, а он как ни в чем не бывало вместе с другими сотрудниками подошел поздравить нас. Мне пришлось пожать его горячую руку. Вместо ответной благодарности я сказал:
— Сейчас вызовут вас.
Это были слова извинения, слова откупа. Нам обоим стало неловко…
К счастью, на сцену для награждения вызвали его, и я поспешил убраться подальше.
Непростительную ошибку совершил мой заместитель. Он пригласил Юлия Михайловича в ресторан отметить премию вместе со всеми нами.
Были уже сказаны первые тосты, выпиты первые рюмки вина. У женщин заблестели глаза и разгорелись щеки, мужчины стали многословнее и непринужденнее, а кресло, оставленное для Юлия Михайловича, пустовало. Моя жена мимоходом спросила:
— А где же твой новый работник?
— Придет позже, — ответил я, надеясь, что он догадается не прийти.
Но он не догадался. Еще не обернувшись, еще только увидев, как изумленно подпрыгнули брови женщин и внезапно удлинились шеи, я понял, кто вошел в зал.
Юлий Михайлович сел в пустующее кресло, и тотчас к его тарелке потянулось несколько рук: начали излучать заботу соседки справа, слева и даже сидящие напротив, через стол, хотя дотянуться оттуда было очень нелегко.
Его тарелка оказалась переполненной, в рюмке янтарился армянский коньяк.
Надо отдать должное Юлию Михайловичу — он делал все, чтобы не привлекать к себе внимания. Но, как часто бывает, это лишь подлило масло в огонь…
Чтобы сбежать от надоевших поздравлений, я решил потанцевать с собственной женой. Но ее кресло за столом пустовало.
— Не видел Лиду? — спросил я у Григория Гурьевича.
— А я свою жену ищу, — засмеялся Григорий. — Она наверняка там же, где твоя. Пошли. Тут в первую очередь его надо искать…
— Почему? — удивился я.
— Увидишь. — Он многозначительно поднял брови.
Мы услышали голос Юлия Михайловича, но самого его увидеть не удалось он был окружен плотной толпой жен-щин. Как в каждой толпе, здесь действовал закон любопытства: если кому-то интересно, то и тебе нужно узнать, в чем дело.
Время от времени появлялся кто-то из мужчин и почти силой уводил свою жену, невесту или просто знакомую. Толпа тут же смыкалась, на место ушедшей спешил протиснуться кто-нибудь из задних рядов.
Впрочем, некоторые женщины оставались за столом на своих местах и даже не смотрели в ту сторону. Жена главного технолога окликнула меня и быстро зашептала:
— Ну как вам нравятся эти сумасшедшие? Ее лицо красноречиво говорило: есть ведь и другие! Я хотел было пройти дальше, но она удержала меня за рукав:
— А правду говорят, что он неженатый?
— Сущую правду, — ответил я, делая «непроницаемое лицо».
Юлий Михайлович заметил нас и явно обрадовался предлогу уйти от поклонниц. Он протиснулся сквозь живые ряды, подхватил нас под руки и, говоря о чем-то, кажется, о художниках средневековья, потащил к выходу из зала. У колонны быстро распрощался, пробормотал извинительные слова насчет того, что очень жаль уходить, но нет времени, и исчез.
— А где Юлий Михайлович? — почти одновременно спросили невесть откуда взявшиеся наши жены.
Мы переглянулись, и они по извечной женской тактике вместо обороны бросились в атаку:
— Никогда вас не дозовешься! Никакого внимания. Только и знаете, что болтать о своих делах или о поли-тике…
Конечно, после этого нам было уже не до упреков, и мы перешли на нейтральные темы. Жены стали снисходительнее…
Когда уходили домой, Лида будто невзначай обронила:
— Никогда не думала, что среди твоих подчиненных есть такой человек…
Ей не надо было объяснять мне, о ком идет речь. Резче, чем хотелось, я заметил:
— Он не человек, а сигом. Это существенно, Она не могла не возразить. Более того, Лида с радостью воспользовалась случаем, чтобы подчеркнуть противоречивость моих суждений. Ведь, по ее словам, я говорил каждый раз только то, что мне было выгодно.
