Москва и Волга
Авторы: Коллектив Авторов
Жанры: Биографии и мемуары, Публицистика
Циклы: не входит в цикл
Формат: Фрагмент
Всего в книге 16 страниц. Год издания книги - 1923.
Сборник воспоминаний детей с Поволжья, курсантов-рабочих и красноармейцев, переживших голод 1921–1922 годов.
Читать онлайн Москва и Волга
Свой первый труд
дарит Поволжью
Сын полей
В знак памяти своей.
ОТ ИЗДАТЕЛЕЙ
Материал этого сборника и причины его выпуска требуют некоторых об'яснений. Возник он совершенно случайно, как результат психологических наблюдений над детьми из голодающих мест, когда мы заинтересовались вопросами, как преломляются в понимании детей переживания голода; какова их оценка и критика официальной помощи, отношение частных лиц и как отразились все эти отношения на поступках и психике детей. Относящиеся к этому факты были записаны или со слов детей или самими детьми в виде письма о себе. Потом этот материал был предложен для обсуждения курсантам «1 мая», рабочим и кр-цам, которые добавили свои наблюдения и взгляды по этому вопросу. Разбирая эти первые литературные опыты детей народа, еще не тронутых культурой, — мы были поражены верностью и глубиной их наблюдений, своеобразной красотой стиля и тонким пониманием прекрасного, и нам жаль стало бросить это наивное творчество, в котором скрыто больше красоты и возможностей, чем в произведениях настоящих писак. Представляя исторический и психологический интерес для преподавателей, этот сборник, думается нам, с неменьшим интересом прочтется и остальной публикой, а может быть вызовет желание попробовать и свои силы, — тогда наша цель будет вдвойне достигнута.
Школьные работники: Е. Галайская.
В. Черкасов.
Москва. Покровская 13.
Скорей, пока не поздно
Курсант «1 мая».
Голод
На Поволжья люди гибнут тысячами. Все, даже самые черствые люди содрогаются от ужаса, и жалость проникает в их сердца. И действительно, что может быть ужаснее вида мученья голодной смерти сотен и тысяч людей, когда люди, чтобы заглушить это страданья, удовлетворить естественную потребность желудка, обманывают свой вкус и едят всякую гадость, вроде: глины, навоза, листьев и т. п., а за неимением этого обгрызают собственные пальцы, заглушая в себе не только человеческие, но и присущие животным чувства любви к собственным детям, режут, варят и едят их, или заглушая всякое нравственное чувство брезгливости — едят трупы близких — что может быть страшное этой картины? Но разве смерть одного человека от голода не так же страшна, не так же он страдает, как и те, гибнущие сотнями? А ведь и в былое сытое время такие случаи были и нередко были. Часто умирали от голода фактически, но не так резко и в теории выходило, что умирают от какой-нибудь болезни, происшедшей то ведь от голода. Неужели вы думаете, что это было менее ужасно и человек менее страдал? Нет! Может быть, видя вокруг себя сытых, он страдал еще больше и дольше. Но такая одиночная смерть менее била публику по нервам… это не замечалось и казалось, что все в порядке, а голод был и прежде «в доброе старое время», не как стихийное бедствие, а как результат социальных условий, и сейчас не время разбираться в причинах голода, а нужно просто помочь его пережить, чтоб он как можно менее отразится на здоровье и нравственности детей, а то у нас винят друг друга, а дела не делают…
Курсант «1 мая».
Сон
Снилась мне Волга, родная старушка. Весна. Деревья одеты сочной зеленой листвой. Нежная, молодая травка ковром покрывает землю; наивно выглядывают первые цветочки. Должно-быть, славный, сладкий аромат разлит повсюду, но во сне не ощущается обыкновенно запах. Волга в полном разливе. На всю ширь разлилась, родимая! Вон, на той стороне уже затоплены первые избенки небольшого села, и деревья леса, окружающего это село. Словно море! Теплое весеннее солнце близко к закату. Волга спокойна. Чуть-чуть набегает рябь от тихого ветра, и лучи солнца превращают в золото эту рябь. Я стою на крутом, обрывистом берегу и жадно смотрю на эту родную мне картину. Столько разнообразных чувств нахлынуло в душу, что, представляя нечто громадное, они, кажется, уже не могут уместиться в груди и просятся наружу… Эх, лодку бы сейчас и песню волжскую! Как то сразу замечаю, что на Волге необычайно тихо. Невольная тревога заползает в душу. Солнце почти совсем ушло за горизонт. Волга потемнела, — и еще более стала заметна эта зловещая тишина. Что же случилось? Почему я одна на всем этом громадном пространстве? Почему не слышны пароходы, не видно массы лодочек с веселой молодежью? Почему не льются родные волжские, тягучие песни под доморощенные струнные оркестры? С тревогой смотрю вокруг. Никого, ни души! Совсем стемнело. Волга сурово задумалась и холодом пахнуло от нее. Лес сердито заворчал что-то. Жутко стало. Схожу у утеса и бегу домой. На половине дороги, из кустов, еде покрытых листвою, выползает на дорогу что-то темное, бесформенное и едва слышным голосом, заглушаемым шелестом леса, молит: «Хлебушка, родимый, хлебушка, — хоть кусочек!» Наклоняюсь над этой массой и в ужасе отматываюсь. Страшный, кошмарный скелет с присохшей черной кожей на костях, с громадными дикими глазами и оскаленными зубами смотрит на меня. Ужас обхватывает всю меня. Хочу бежать и не могу. Хриплым шопотом спрашиваю: «Разве ты человек?» — «Хлеба! Хлебушка!» — тянет нудно скелет и протягивает тощие, костлявые руки.
