Северо-восточный берег Англии, 865 г.
Весна. Весенний рассвет на холме Флэмборо, где скалистое Йоркширское нагорье выпячивается в Северное море, как гигантский рыболовный крючок в миллионы тонн весом. Он указывает на море, на вечную угрозу викингов. Короли маленьких королевств начинают в тревоге объединяться, чтобы отразить эту угрозу с севера. В тревоге и недоверии, ибо помнят долгую вражду и длинную цепь убийств, которыми отмечена история англов и саксов с самого их появления несколько столетий назад. Гордые кузнецы оружия, победившие уэльсцев, благородные воины, которые, как говорят поэты, обрели землю.
Тан Годвин бранился про себя, расхаживая по стене небольшой крепости, возведенной на самой вершине холма Флэмборо. Весна! Может, в других, более счастливых местах удлиняющиеся дни и светлые вечера означают зелень, лютики, коров с полным выменем, бредущих на дойку. Здесь на холме весна означает ветер. Бури равноденствия и сильные ветры с северо-востока. За таном низкие изогнутые деревья растут в ряд, одно за другим, как люди, повернувшиеся спинами, каждое последующее на несколько дюймов выше переднего, больше подверженного ветрам; они образуют естественную стрелу или флюгер, направленный в сторону бурного моря. С трех сторон серая вода вздымается медленно, как огромное животное, волны загибаются и снова распластываются, их рвет ветер, он прижимает и выравнивает даже мощный натиск океана. Серое море, серое небо, темные тучи, затянувшие горизонты, никакого цвета в мире, только волны разбиваются о полосатые скалы утесов, вздымая вверх фонтаны пены. Годвин здесь уже так давно, что не слышит грохота ударов; он замечает волны только тогда, когда они вздымаются особенно высоко, заливая его плащ и капюшон. И тогда на лице вместе пресной воды дождя оказывается соленая.
Впрочем, какая разница, мрачно думал он. Такая же холодная. Конечно, он может пойти в хижину, растолкать рабов, согреть озябшие руки и ноги у огня. Вряд ли в такой день можно ждать набега. Викинги моряки, величайшие в мире, так во всяком случае говорят. Но не нужно быть великим моряком, чтобы понять, что в такой день плавать не стоит. Ветер точно с востока – нет, подумал тан, скорее с юго-востока. Попутный ветер, если плывешь из Дании, но как спасти корабль от скал в таком море? И как благополучно причалить, если доберешься до берега? Нет, никакой вероятности. Он вполне может сидеть у огня.
Годвин тоскливо взглянул на хижину, с ее тонким столбом дыма, который немедленно уносился ветром, но отвернулся и снова стал расхаживать по стене. Господин хорошо выучил его. «Нельзя так думать, Годвин, – говорил он. – Нельзя думать: сегодня они, может, придут, а может, не придут. Не думай, что иногда стоит следить, а иногда не стоит. Пока светло, ты стоишь на холме. И смотри все время. Однажды ты подумаешь так, а какой-нибудь Стейн или Олаф подумает по-другому, и они будут на берегу и углубятся на двадцать миль, прежде чем мы их догоним. Если вообще догоним. А это сотни погибших, и сотни потерянных фунтов серебра, и скот, и сгоревшие дома. И целый год после этого невыплаченные налоги. Поэтому следи, тан, или пострадает твое поместье».
Так говорил господин его Элла. А за ним черный ворон Эркенберт, согнувшийся над своими пергаментами, своим скрипящим пером чертит загадочные черные линии, которых Годвин боится больше викингов. «Два месяца службы на холме Флэмборо тану Годвину, – провозгласил Эркенберт. – Он должен стоять там до третьего воскресенья после Ramis Palmarum». И слова чужого языка припечатали приказ.
Ему приказали караулить, и он будет караулить. Но можно не делать этого трезвым, как девственница. Годвин крикнул рабам: еще полчаса назад он приказал принести горячего приправленного специями эля. Сразу появился один из рабов с кожаной кружкой в руке. Годвин с глубоким неодобрением смотрел, как раб бежит к стене и поднимается по лестнице на дорожку часового. Придурок, этот раб. Годвин держит его из-за острого зрения, но это все. Мерла, так его зовут. Был раньше рыбаком. После тяжелой зимы, когда не было улова, не смог выплатить долги своим лендлордам, черным монахам собора святого Иоанна в Беверли, что в двадцати милях отсюда. Вначале он продал лодку, чтобы заплатить долги и накормить жену и детей. Потом, когда денег не осталось и кормить семью больше было нечем, продал ее, а в конце концов продался и сам своим прежним лендлордам. А они отдали Мерлу Годвину. Проклятый дурак. Был бы раб человеком чести, продал бы себя, а деньги отдал семье жены, так что та приняла бы ее. Был бы он умным человеком, продал бы жену и детей, но сохранил лодку. Тогда была бы хоть возможность выкупить их. Но у этого человека ни ума, ни чести. Годвин повернулся спиной к ветру и бушующему морю и сделал большой глоток из полной до краев кружки. По крайней мере раб из нее не отпил. Можно судить хотя бы по его дрожи.
Но куда смотрит этот придурок? Смотрит мимо плеча хозяина, раскрыл рот, указывает в море.
– Корабли! – закричал он. – Корабли викингов, в двух милях от берега. Я их снова вижу. Смотри, хозяин, смотри!
![Неотосланные письма [Повесть и рассказы]](/storage/book-covers/0e/0e14aee9d50e292d842d84173d1e42b30499af06.jpg)
