Еще недавно, с десяток мгновений назад, море и небо, одинаково свинцовые, неприютные, были спокойны, как вялый, серый сон. Внезапно налетевший откуда-то ветер сорвал с волн покров размеренной безмятежности, взбил пену на гребнях, подогнал холод, редкий в это время. Небо нахмурилось, потемнело и стало густить облака, собирая их в том месте своего купола, под которым не спеша пробирался небольшой корабль с поднятыми носом и кормой, с единственной мачтой, тринадцатью гребными люками и квадратным бурым парусом, который когда-то был красным. На носовом штевне крепилась огромная, искусно вырезанная и покрашенная голова неведомого то ли зверя, то ли птицы, вооруженная длинным клювом... Драккар. Корабль викингов.
По жесту кормчего, сразу ощутившего приближение бури, воины спустили рею и свернули парус. Над их головами серые облака наливались зловещим сизым оттенком, который сулил сильную, но непродолжительную бурю. Правда, в этих краях даже краткая буря опасна: вокруг очень много островов, и судно легко может сесть на рифы.
Устойчивый ветер сменился порывами, обрушивающимися в мгновения полного покоя и абсолютной тишины. Теперь, когда парус был спущен, это уже не имело значения. Двадцать шесть викингов — полная смена — разобрали сложенные в проходе весла и сели на румы. Предстояла тяжелая работа, но никто не жаловался: к этому труду каждого из них приучали с детства. Хотя ветер был холодный, многие сдергивали куртки, оставаясь в одних рубашках — работа греет лучше, чем меха.
Но главный труд предстоял кормчему. Гребцы лишь сохраняют движение корабля — кормчий его направляет. Он должен следить, чтоб волна не ударила в борт, чтоб драккар не зарылся носом в воду, чтоб не скакал по гребням, как горный козел — все это опасно. От умения кормчего зависит, уцелеет ли корабль в бурю, или погрузится в зеленое царство, навстречу Ньерду и холоду потустороннего мира.
Кормчий был спокоен. Придерживая руль локтем, он и с себя стащил куртку, потом — круглую шапку, отороченную мехом. Поднял голову — и стало ясно, что это не он, а она. Один из гребцов, задержав движение весла, посмотрел в ее сторону с таким видом, словно не знал или забыл, что драккаром управляет женщина. Рассыпавшиеся из-под шапки черные волосы казались слишком короткими, но лицо, которое они обрамляли, теперь выглядело безусловно женским. Слишком тонкое, слишком правильное, слишком мелкие черты. Выражение лица застыло в напряжении, обветренная загорелая кожа говорила о далеких странствиях, а усталые морщинки у глаз — о возрасте. Кормовая доска была для этой женщины привычна, умение распоряжаться вошло в плоть и кровь.
Облака сгустились над головой так стремительно, словно их согнали, в предштормовую тишину вторгся шквальный ветер. С нескольких гребцов, тех, кто еще не успел обнажить головы, сорвало шапки и унесло в море. Драккар понесло по волнам. Казалось, он, как птица, спасался от бури, зная, что спастись нельзя. Обрывая с гребней серую пену, налетел шторм, и море закипело. Корабль метлой мели тучи мелкой водяной пыли, вымочившей одежду до нитки, потом пыль превращалась в потоки воды и всасывалась в трюм.
Волны, как это водится, встречались всякие — некоторые высокие, как горы, и такие же покатые, другие норовили завернуть вершину крючком и обрушить на корабль разом сотню-другую бочонков воды. Даже несмотря на груз, мгновенно отягощающий судно, корабль все равно плясал над бушующей бездной, как легчайший кусок коры, вода быстро уходила в гребные люки и специально прорубленные для слива отверстия. В трюм спустилась смена викингов. Одни черпали натекшую воду, другие с размаху выбрасывали содержимое черпаков за борт. Они продолжали вычерпывать, вычерпывать и вычерпывать, хотя работа казалась совершенно бессмысленной. Но ее все равно надо было выполнять, иначе отяжелевший от воды драккар мог и не вскарабкаться на следующую волну. Грести было практически невозможно, весла рвались из рук, словно живые существа, пораженные ужасом перед стихией, но все равно приходилось, чтоб хоть как-то направить драккар на волну — впритирку и наискосок, чтоб лишний раз не испытывать прочность киля. Парус давно сняли. Ветер, шедший по поверхности моря, уже не выл, а шипел, как гигантский змей, которому оттоптали хвост. Он без всякого паруса с необычайной скоростью гнал корабль вперед, норовя поиграть с ним, как со щепкой, и приходилось прилагать все усилия, чтоб помешать ему.
А за тем, чтоб ветер внезапно не ударил в борт и не опрокинул судно, должен был следить кормчий.
Женщина-кормчий держала руль. На ее лбу, вперемежку с потоками соленой морской влаги струился пот. Весло, опущенное в воду справа от кормовой надстройки, почти не двигалось. При желании рулевой мог помочь гребцам и, особым образом шевеля рулем, заставить корабль двигаться боком вдоль волны. Но это требовало большой силы и, наверное, в ситуации, когда на пятнадцати парах весел сидели почти тридцать крепких молодых парней, стало бы жалкой ложкой воды в море. Руки, лежавшие на кормовом весле, были тверды, и ни одна из шалостей ветра не увенчалась успехом. Конечно, и по корме, как по всей палубе, иногда проходилась волна, она подшибала кормчему ноги, норовила утянуть за борт. «Ты — дитя моря, — мысленно твердила себе женщина. — Ты — дитя морских просторов». Эта мысль, как навязчивая идея, заполняла все ее существо и одновременно не давала испугаться.
