Все называли его Пучеглазым. Даже тогда, когда я была тощим тринадцатилетним подростком, я думала, что он знал об этом прозвище, но не обращал внимания. Ему было интереснее смотреть на что-то вдали, чем обращать внимание на нас, босоногих ребятишек.
Он выглядел как человек, который видел, или пережил большие страдания и не может забыть об этом. У него была большая голова и большие глаза, выпученные сильнее, чем у кого-либо; казалось, будто им хотелось оторваться от его лица. Они напоминали кого-то, кто не может достаточно быстро выбраться из дома.
Пучеглазый носил один и тот же белый полотняный костюм каждый день. Во влажной жаре его брюки постоянно прилипали к костлявым коленям. Иногда он надевал клоунский нос. У него и так был большой нос. Ему не нужен был этот красный шарик. Мы не задумывались тогда, что он надевал красный нос в определенные дни, которые, видимо, что-то значили для него. Мы никогда не видели, чтобы он улыбался. И в те дни, когда он надевал клоунский нос, мы невольно отворачивались, так как никогда не видели большей печали.
Он тянул веревку, привязанную к тележке, на которой стояла Миссис Пучеглазая. Она выглядела как снежная королева. Почти у всех женщин на острове были вьющиеся волосы, но Грейс их выпрямляла. Она делала себе высокую прическу, которая могла сойти за отсутствующую корону. Она выглядела такой гордой, как будто не помнила о собственных босых ногах. При взгляде на ее огромный зад вы начинали беспокоиться о туалетном сиденье. Начинали думать о ее матери, о том, как она родилась и всем таком.
В половине третьего попугаи, сидевшие в тени деревьев, замечали человеческую тень, которая была длиннее на треть, чем все те, которые они видели до этого. Хоть они были только вдвоем — миссис и мистер Пучеглазый — тем не менее, казалось, что это целая процессия.
Младшие дети пользовались случаем и пристраивались сзади. Наши родители отворачивались. Они предпочитали глядеть на колонию муравьев, снующих по гнилой папайе. Некоторые стояли в стороне с бесполезными мачете, ожидая, пока все закончится. Для младших детей зрелище заключалось в том, что белый человек вез черную женщину. Они видели то же самое, что и попугаи, то же самое, что и собаки, сидящие на костлявых задницах и щелкающие зубами в сторону пролетающих москитов. Мы, дети постарше, чувствовали, что тут не все так просто. Иногда мы слышали обрывки разговоров. …Миссис Уоттс глупа как гусыня. …Мистер Уоттс несет наказание за старый грех. …А, возможно, это результат пари. Это зрелище вносило нотку неопределенности в наш мир, который во всех других отношениях был монотонен и однообразен.
Миссис Пучеглазая держала голубой парасоль для защиты от солнца. Насколько мы знали, это был единственный парасоль на острове. Мы не задавали вопрос, который, с учетом всех черных зонтиков, которые нам довелось увидеть, неизбежно приходил на ум: в чем разница между зонтом и парасолем? И не потому, что боялись показаться глупыми, а потому, что если ты задаешь слишком много вопросов, это может превратить редкую вещь в нечто обыденное. Нам нравилось это слово — парасоль — и мы не собирались лишиться его из-за каких-то дурацких вопросов. Кроме этого, мы знали, что те, кто задает вопросы, может получить взбучку, и это тоже было чертовски хорошей причиной.
У них не было детей. А если и были, то они родились и выросли где-то в другом месте, может в Америке, или Австралии, или Великобритании. У них были имена. Ее звали Грейс, и она была черной, как и мы. Его звали Том Кристиан Уоттс, и он был белым как белки наших глаз, только бледнее.
На могильных камнях на церковном кладбище было несколько английских имен. У доктора на другой стороне острова имя было как у настоящего англо-сакса, хотя он был черным, как и все мы. И хотя мы знали его как Пучеглазого, мы называли его «Мистер Уоттс», потому что в нашем районе больше не было другого такого имени.
Они жили в бывшем доме священника. Его нельзя было заметить с дороги. Моя мать говорила, что когда-то он был окружен травой. Но когда священник умер, власти забыли о миссии, а газонокосилка заржавела. Вскоре вокруг дома разросся кустарник, и к тому времени, когда я родилась, миссис и мистер Пучеглазый уже не попадались никому на глаза. Мы видели их лишь тогда, когда Пучеглазый, напоминавший старую уставшую лошадь, бредущую вокруг колодца, тащил свою жену на тележке. У тележки были бамбуковые поручни. Миссис Пучеглазая держалась за них руками.
Чтобы хвастаться, нужны зрители. Но Миссис Пучеглазая не обращала на нас никакого внимания. Мы этого не стоили. Как будто нас и вовсе не было. Но нам было все равно. Мистер Уоттс интересовал нас больше.
Так как Пучеглазый был единственным белым на многие мили вокруг, маленькие дети глазели на него, пока растаявшее мороженое не начинало стекать по их черным рукам. Дети постарше, затаив дыхание, стучались к нему в дверь, чтобы попросить сделать по нему свой «школьный проект». Когда дверь открывалась, некоторые просто замирали, глядя на него во все глаза. Я знала одну девочку постарше, которую пригласили зайти, больше там никому не удалось побывать. Она рассказала, что там повсюду книги. Она попросила его рассказать о своей жизни. Она села в кресло рядом со стаканом воды, который он подал ей, карандаш в руке, тетрадь наготове. Он сказал: «Много чего произошло. И дальше будет то же самое». Она записала это. Она показала это учительнице, которая похвалила ее инициативу. Она даже пришла с этим к нам в дом, чтобы показать мне и маме, вот откуда я знаю об этом.
