РАССКАЗ
— Вот наша комната, мадам.
— А… спасибо… спасибо.
— Она подходит вам?
— О да, благодарю вас… Вполне.
— Не нужно ли мадам чего-нибудь еще?
— Э-э… Если не слишком поздно, могу я принять горячую ванну?
— Parfaitement[1], мадам. Ванная в конце коридора налево. Я пойду приготовлю ее дли мадам.
— Да, вот еще что… Мне пришлось так долго ехать. Я очень устала. Позаботьтесь, пожалуйста, чтобы утром меня не беспокоили, пока я не позвоню.
— Хорошо, мадам.
Миллисент Брейсгёдл говорила правду; она действительно очень устала. В сонном соборном городишке Изингстоке, откуда она приехала, люди привыкли говорить правду. А еще они привыкли жить простой безыскусной жизнью, посвящая все свое время добрым делам и возвышенным помыслам. Достаточно было взглянуть на мисс Брейсгёдл, и становилось ясно: в этой маленькой женщине воплотились все добродетели и идеалы Изингстока. И даже в бордоский «Отель дель Уэст» в эту летнюю ночь ее привело не что иное, как чувство долга. Проехав от Изингстока до Лондона, она без передышки направилась в Лувр, пересекла эту известную своим коварством полоску моря, а в Кале села на поезд, идущий в Париж, где ей волей-неволей пришлось провести целых четыре часа — хуже ничего не придумаешь! — и наконец лишь в полночь добралась до Бордо. Что делать, кто-то должен был приехать в Бордо, чтобы встретить ее молоденькую племянницу, прибывающую на другой день из Южной Америки. Племянница была замужем за каким-то миссионером в Парагвае, но, оказавшись не в ладах с климатом, возвращалась в Англию. Ее дорогой брат, настоятель собора, хотел поехать сам, но у него всегда так мало времени, а прихожанам его так не хватало бы… Короче говоря, Миллисент сочла, что поехать — это ее долг.
Она еще ни разу не выезжала за пределы Англии, до ужаса боялась всяких поездок и испытывала стойкое недоверие к иностранцам. Она немного говорила по-французски — вполне достаточно для того, чтобы удовлетворить в пути скромные нужды, но отнюдь недостаточно дли ведении беседы. Об этом последнем она не очень горевала, так как придерживалась мнения, что французы вовсе не те люди, с которыми человеку так уж захочется поговорить. И если уж начистоту, никакие они не «милые», несмотря на свои обворожительные манеры.
Ее дорогой брат-настоятель надавал ей великое множество советов и серьезно предостерег не вступать в разговор с кем попало, а всю необходимую информацию получать у полицейских и железнодорожных служащих — короче, у тех, кто ходит в униформе. Он выразил опасение, что Франция вовсе не такая страна, где женщина может путешествовать одна. Там масса распущенных, дурных людей, которые того и гляди… Он полагал, что ему вряд ли следует ее отпускать. Лишь после долгих уговоров, когда были пущены в ход явно преувеличенные с ее стороны знания французского языка и французского национального характера, собственная решительность и пренебрежение к неудобствам, ей удалось добиться своего.
Она распаковала чемодан, разложила повсюду вещи, и при воспоминании о дорогой ее сердцу собственной комнатке в доме настоятеля сердечко у нее заныло. Какие все же мрачные, чужие, даже враждебные эти номера в иностранных гостиницах, унылые и гнетущие — ни тебе ситца, ни лаванды, ни фотографий… всего возлюбленного семейства — брата-настоятеля, племянников и племянниц. Ни фотографий интерьера собора во время праздника урожая. Ни тебе узоров и вышивок, и цветных репродукций картин Маркуса Стоуна. Господи, какая же она дура! Чего она ожидала?
Раздевшись, накинув халат и взяв мешочек с губкой и полотенце, она, предварительно выключив свет и закрыв дверь спальни, бочком прошла по коридору в ванную. Чистенькая ванная комната сразу же подняла ее настроение. Мисс Брейсгёдл с наслаждением плескалась в горячей воде, удовлетворенно оглядывая свои стройные ноги. И впервые с тех пор, как она уехала из дому, ей стало хорошо — она начинала испытывать удовольствие от этого приключения. Ведь что ни говори, а в ее жизни так не хватает чего-нибудь эдакого. Какую, наверное, удивительную жизнь ведут люди, которые разъезжают по всему свету и столько всего видят! Сколько ей лет? Не так уж и много — вот уж нет! Сорок два? Сорок три? Слишком уж она затворничала. И почти никогда не использовала возможности возраста. Для своих лет она, что называется, хорошо сохранилась. Жизнь, полная самоотречения, довольно простая, полезные для здоровья пешие прогулки и свежий воздух — вот почему она кажется моложе этих вечно куда-то спешащих, избалованных горожан.
Любовь?.. Ах, она тогда была совсем еще молоденькая, а он — школьный учитель, всеми уважаемый, такой добропорядочный джентльмен. Помолвлены они так и не были — формально, но это как бы подразумевалось. Это продолжалось три года — их взаимная симпатия и дружба. Он был так нежен, так тонок и внимателен. Она бы чувствовала себя счастливой, если бы так могло длиться вечно. Но все же… Чего-то явно не хватало. Стивен был какой-то странный. Интимная сторона брака всегда внушала ей ужас — да-да, даже брака со Стивеном, который был сама доброта, сама нежность. И вот однажды… Однажды он уехал — исчез и больше не вернулся. От людей она узнала, что он женился на сельской девушке — та когда-то работала на молочной ферме миссис Форбс, — не такой уж и приятной скорее всего, а на одной из этих легкомысленных, смазливых, глупеньких девиц. Охо-хо! Ей удалось все вынести, как ни тяжел оказался для нее тогда этот удар. Человек многое может вынести. Всегда есть работа, забота о других, вера, долг… И тем не менее она была благожелательна к людям, которых тянуло ко всему необычному.