Случилось так, что пути Ревущего Быка и Дакоты Смита пересеклись. Ревущий Бык слыл великим воином племени миннеконжу, мудрым, могучим и отважным. Дакота слыл пропойцей-янки, непутёвым нищим оборванцем из тех, что гоняли скот с южных ранчо до погрузочных станций Трансатлантической железной дороги.
Ревущий Бык был сыном вождя и целительницы. Дакота Смит матери своей не помнил, а отца видел один раз в жизни. Случилось это через день после того, как тот вышел из тюрьмы, и за два дня до салунной ссоры, в которой его ухлопали.
Ревущий Бык владел островерхим типи, четвёркой скаковых лошадей, ножом, боевым луком, копьём и томагавком. Дакота Смит не владел ничем, потому что двадцать семь из тридцати долларов, полагающихся за перегон скота, проиграл в покер, а три оставшихся пропил. Впрочем, Дакота ещё владел мной, «миротворцем» сорок пятого калибра, но поскольку «кольт» такая же неотъемлемая часть ковбоя, как рука, нога или пустая голова, меня можно было в расчёт не брать.
Ревущий Бык был плечист, силён, длинные и прямые, цвета воронова крыла волосы доставали до лопаток. Дакота Смит был плюгав, кривоног, тонок в кости, белобрыс и голубоглаз.
Случилось так, что Ревущий Бык нарвался на выпущенную из армейского «ремингтона» пулю в стычке на излучине реки Смоуки-Хилл. Воины миннеконжу отступили, а Ревущий Бык грянулся с коня оземь и, извиваясь подобно змее, уполз в заросли чаппарахас умирать.
Там, в зарослях, Ревущий Бык непременно испустил бы дух, не случись так, что следующим утром на него наткнулся Дакота Смит.
— Отдыхаешь, приятель? — поинтересовался Дакота при виде умирающего и икнул, потому что был здорово пьян.
Гнедая кобыла, которую Дакота Смит взял в аренду у ранчеро Генри Уайта и поэтому не стал ни проигрывать в покер, ни пропивать, пренебрежительно фыркнула и мотнула крупом. Дакоту это движение вышибло из седла, секунду спустя он приложился задом о землю и высказал кобыле крайне нелестное о ней мнение.
— Скажи, приятель? — обратился Дакота за подтверждением к Ревущему Быку.
Ревущий Бык не ответил, потому что, во-первых, умирал, а во-вторых, не разумел ни слова по-английски. Тогда Дакота Смит вновь икнул, на четвереньках добрался до индейца, осмотрел рану в груди, сокрушённо поцокал языком и стал очень серьёзным.
— Не торопись, приятель, — попросил он. — Пол-часика ещё обожди.
Ревущий Бык потерял сознание, а Дакота поднялся и, спотыкаясь, двинулся к реке. Как был, в обносках, сиганул с берега лицом вниз и стал барахтаться в ледяной воде, проклиная течение и острые донные камни. Через полчаса Дакота Смит протрезвел. Тогда он выбрался на берег и потрусил к лошади. Из притороченной к седлу торбы извлёк нож, чистую нательную рубаху и наполовину полную, облепленную соломой бутыль.
— Глотни, приятель, — наклонился Дакота к пришедшему в себя умирающему.
Тот вновь не ответил.
— Больно будет, — объяснил Дакота. — Глотни.
Ревущий Бык, хотя и не разумел по-английски, понял. Чудом удерживая сознание, он едва заметно помотал головой.
— Что ж, тогда терпи, — Дакота Смит перекрестился и плеснул из бутыли на рану.
Следующие полчаса ушли на извлечение пули. Выковыряв её наконец, Дакота вновь промыл рану, с сожалением посмотрел на плещущиеся на дне бутыли остатки и принялся перевязывать.
— Теперь глотни, — велел он, справившись и утерев со лба пот.
Ревущий Бык, не издавший во время операции ни стона, на этот раз утвердительно смежил веки. Дакота Смит приподнял ему голову и поднёс горлышко бутыли к губам.
* * *
Следующие две недели трезвый до безобразия Дакота Смит выхаживал Ревущего Быка. Кормил его, поил и менял на нём одежду, пока тот не сумел встать на ноги и, опираясь на плечо Дакоты, сделать пару неверных шагов. Ещё через три дня ковбой подсадил индейца в седло и привязал для надёжности верёвкой.
— Пошли, что ли, приятель, — предложил Дакота Смит и, ведя гнедую в поводу, двинулся на юг.
До фермы старого Джека Стивенса добрались на восьмые сутки.
— Только краснокожих нам тут и не хватало, — ворчала Розмари, старуха Джека, пока тот разливал по стаканам из облепленной соломой бутыли, родной сестры той, что пошла на медицинские нужды. — Что с ним прикажешь делать?
— Не знаю, приятельница, — пожал плечами Дакота Смит. — Мы тут у вас позимуем?
— Зимуйте, мне-то что, — поджала губы Розмари. — Ступай, индюшку зарежь! — прикрикнула она на старика. — Отощали оба, кормились, небось, всякой дрянью. А твой краснокожий, он нас часом тут не укокает?
— Не должен, — задумчиво ответил Дакота Смит. — Он смирный.
Ревущий Бык сидел, привалившись к стене и поджав к себе колени, у порога. Смирным его назвали впервые в жизни.
* * *
Зима прошла в неспешных хлопотах. Дакота Смит на пару со старым Джеком починили прохудившийся дымоход, подлатали птичник, перестелили амбарную крышу и сколотили пристройку к конюшне — старик рассчитывал по весне прикупить лошадей. Ревущий Бык, едва ударили холода, захворал и слёг. Метался в беспамятстве на медвежьей шкуре, Розмари, поджав губы, отпаивала его индюшачьим бульоном и бормотала «не жилец». Вопреки её предсказанию, к концу зимы больной пошёл на поправку.
