Бритомартис. (За три дня до воцарения Миноса, сына Зевса)
С замирающим от волнения сердцем, едва сдерживаясь, чтобы сохранить подобающую царевичам величавость и невозмутимость, ступили мы в Священную рощу подле города Кносса, столицы царей Крита. Неохватные дубы, помнившие, должно быть, еще Золотой век, время правления моего божественного деда Кроноса, обступили нас со всех сторон, как войско титанов. Их ветви сотнями рук сплетались над нашими головами, и косые солнечные лучи пробивались сквозь листву мириадами копий. Мы — сыновья Европы и Зевса, — царевичи Минос, Радамант и Сарпедон, предводительствуемые младшими жрицами Бритомартис, пробирались по едва заметной тропе вглубь рощи, во всем подчиняясь нашим провожатым. Они высокомерно-отстраненно посматривали на нас, гордые своей близостью к Богине, хранительнице Крита, Великой Матери Бритомартис — Диктине.
В этой дубраве совершаются таинства, которые не дозволено видеть мужам. И попробуй мы приблизиться к роще в иной день, думаю, копьё стражницы поразило бы нас без жалости. Но сегодня расправа жриц нам не грозила. Нынче надлежало состояться священному браку богини Крита Бритомартис с новым царем. Наш отчим, богоравный Астерий, сын Тектама, скончался, утомленный годами. Богине предстояло решить, кто более угоден ей в качестве нового мужа и анакта[1] Крита: я, Минос, старший из братьев, средний — Радамант или младший — Сарпедон.
Я страстно желал этой судьбы для себя. Хотя во многом находил Радаманта более мудрым и рассудительным.
«Зевс Эгиох, возлюбленный отец мой, к коленям твоим припадаю! Помоги мне! Ты знаешь, как желанно мне бремя власти, и ведаешь — оно по плечу мне!!!» — безмолвно молил я.
Шли мы довольно долго. Наконец, впереди забрезжил просвет, и вскоре наша маленькая процессия выбралась на поляну, залитую предзакатным солнечным светом. Старшая из жриц, воздев дротик с начищенным, как зеркало, наконечником, поворотилась к нам и повелела:
— Оставайтесь здесь и не смейте удаляться с поляны, доколе не явятся сюда высшие жрицы и не начнется испытание. Помните, гнев богини поразит вас, отважные царевичи, если дерзнёте вы ослушаться запрета грозноокой Бритоматрис!
Я оценивающе глянул на её дротик, а потом на крепкие, загорелые руки. Пожалуй, она могла метнуть оружие не хуже иного юноши. Подчеркнуто покорно опустился на траву. Оглянулся на братьев. Массивный, сутуловатый Радамант тоже сел, обхватив колени, понурив большую, угловатую голову. Мясистые губы его слегка шевелились, кустистые брови хмурились. Но глубоко посаженные маленькие глазки смотрели с холодным спокойствием. Он о чем-то размышлял, и разум его находится далеко от дубовой рощи Бритомартис. Казалось, грядущее испытание Радаманта ничуть не заботит.
Младшему, Сарпедону, на месте не сиделось. Он метался взад и вперед по поляне, то нервно покусывая сорванную травинку, то наматывая на тонкий палец длинную иссиня — черную прядь и раздраженно дергая её. На миловидном большеглазом и большеротом лице застыла плохо скрываемая за улыбкой тревога. Он выглядел, как только что пойманный камышовый кот, запертый в клетке. Вчера мы просидели с ним без сна почти до утра. Я больше молчал. Сарпедон же, без слов понимая, о чём думает старший брат, клялся, что ничуть не желает становиться царем. Это походило на правду. Если в детстве красивая корона и привлекала его, то с возрастом, поумнев и оценив тяжесть царской доли, он утратил всякий интерес к трону, предпочитая веселое и беззаботное времяпровождение богатого и всеми любимого младшего царевича. Но кто знает, как решит Бритомартис?