Мир без названия.
Он был зеленым.
Зеленым и угрожающим.
Он лежал, погруженный в море, все еще шипящее, изумрудное, вливающееся а «Мировой Космический Океан». Но тем не менее здесь бурлила, размножалась и процветала жизнь — и это было выше нашего понимания. В этом мире, таком богатом разными проявлениями, земная магма разливалась все дальше, затопляя поверхность.
И она была зеленой. О, она была столь ярко-зеленой, что имела свою собственную специальную нишу, убежище в спектре невозможно зеленого, распространяющегося одновременно повсюду. Это была всемогущая зелень.
Мир бога Хлорофилла.
Сохранив в нескольких нишах прогорклую синеву, океаны сами были зелеными из-за излишества беспредельного насаждения жизни. Горы были зелеными и постепенно переходили а зеленую пену с уродливым верхом и напоминали гигантскую волну, воюющую с землей. Даже воздух был бледно-зеленый, и все вокруг казалось частицей чистого хризолита.
Сомнения в том, что планета способна поддерживать жизнь, исчезали, существовал лишь вопрос о ее продолжительности и качестве.
Жизнь, которая зарождалась и цвела, боролась и умирала на огромной, плодородной планете, была наделена способностью мыслить и выполнять свои мысли в точно выражающие их действия. А было это так: люди, обитающие в этом Мире, не знали, кто они и откуда. Но они очень точно чувствовали окружающую их природу.
О… Это было очень давно, и люди, которые пришли сюда, забыли свое прошлое.
Их потомки, организовав несколько групп, разошлись по разным направлениям в надежде найти привычные для них условия жизни, но все это не имело никакой определенной программы и подчинялось чистой случайности. На этой планете не было автоматических пилотов, способных вернуть их домой. Их корабли были на орбите без топлива и не могли лететь дальше. А для того, чтобы обосноваться в этом мире, они не имели необходимого оборудования. И некому было помочь им. Эти люди рисковали попасть а оползни и обвалы.
Пришельцы решили обосноваться здесь и привнести в этот мир цивилизацию. Это были усталые, отчаявшиеся, но самоуверенные люди, даже не подозревавшие о трудностях своего нового бытия.
Они решили остаться в этом зеленом аду. Со временем пришельцы претерпели эволюцию, и между ними произошло расслоение. Одни были носителями чувства превосходства, другие отличались колкой насмешливостью. Но если вдруг кто-то находил зерно, то поспешно очищал его и тут же с жадностью съедал. Это то, что осталось в них от прежней жизни и не поддавалось перевоспитанию.
Человечество в ту пору использовалось для контроля за космосом, по необходимости очень жестким. Те, кто владели такой практикой, не имели на Земле ни дома, ни семьи. Их было немного, и они были удовлетворены своим положением, даже были более уверенными, чем те, кто вел обычную жизнь и имел детей. Очередная весна в их жизни проходила без каких-либо иллюзий о Верховной Власти над всем человечеством или еще над кем-либо. Они были выдержанными, эрудированными и внимательно наблюдали за всем происходящим вокруг.
Катить бревно.
Давать и брать.
Сгибаться от ветра.
Приспосабливаться, приспосабливаться, приспосабливаться…
Борн наблюдал за поднимающимся утренним туманом и дремал. Он забрался в глубокую расщелину дерева, завернулся в свой плащ, и ему стало уютно и тепло. Мысли о солнце немного ободрили охотника. Тяжелая работа. За всю скромную жизнь Борну уже в третий раз выпадает возможность испытать собственную смелость. Не так-то много людей могли похвастаться этим. И Борн был горд за себя.
Увидеть солнце, взобравшись на самую высокую точку Мира, не имея при этом никакой поддержки. Подниматься на такое место — большой риск.
Это под силу только гордым, жаждущим увидеть в Высочайшем и глубоком Небе заветные очертания.
Борн проделал это трижды. Он был храбрейшим из храбрейших — или как утверждали некоторые из поселка — сумасшедший из сумасшедших.
Пока всходило солнце, влажные испарения поглотили все пространство.
Изможденный уставший Борн совсем промок и дрожал. Это было так же опасно, как и прекрасно. И отсиживаться, ничего не делая, Борн не мог.
Это было неудобно перед теми, кто не дремлет, а бодрствует. Ведь наверняка внизу уже кто-то не спит и приступил к работе. И Борн почитал для себя за счастье не отставать от них.
Он хотел позвать Руума-Хума, но тот был далеко и вряд ли услышит голос, как ни кричи.
А вообще в Руума-Хуме Борн не мог даже сомневаться. Они во всем делили судьбу друг друга, были неразлучны в жизни и смерти. Но Борн не любил все эти сантименты. Они ни к чему человеку, который всему предпочитает охоту.
С тех пор, как Борн покинул поселок, прошло три дня. Пора бы уже подумать и о возвращении. Но Борн не мог вернуться без добычи. Он отгонял от себя мысли о Лостинге, о его последнем возвращении в поселок. Большого охотника встречали все братья, не скрывая своего бурного восхищения его искусством. Борн едва справился с охватившей его завистью. Он не хотел быть хуже Лостинга и даже таким, как он.
Борн хотел быть лучше. И это стремление охватило все его существо.
Борн не мыслил себя никем иначе, как только самым лучшим, самым почитаемым в поселке охотником. Он никогда не мог состязаться с Лостингом в росте и силе, но зато был ловок и хитер. Когда Борн был ребенком, он был умнее, живее, чем его друзья, и умел воспользоваться любой возможностью доказать это. Теперь никто не сомневался в его способностях. Но никто почему-то никогда не восторгался им, как Лостингом. А Борн жаждал восторгов и почитания. И не потерял надежду добиться их. Поэтому он стал охотиться в одиночку и всегда попадал в опасные ситуации.
