ВЛАДИМИР ДУДИНЦЕВ
МЕЖДУ ДВУМЯ РОМАНАМИ
Автобиографическая повесть
Автобиографическая повесть Владимира Дудинцева посвящена трем десятилетиям, разделяющим опубликование его первого знаменитого произведения - романа "Не хлебом единым" - и не менее знаменитого в конце 1980-х романа "Белые одежды".
ПОСЛЕДНИЕ ИЗ МОГИКАН
Наверняка никто из писателей не сыграл в моей жизни, в моей собственной судьбе роли столь значительной, как Владимир Дмитриевич Дудинцев. Теперь я могу говорить об этом с полной уверенностью.
Сорок с лишним лет назад в военном городке, затерявшемся среди забайкальских сопок, в солдатской казарме я читал в "Новом мире" роман до той поры неизвестного мне Владимира Дудинцева - "Не хлебом единым". На всякий случай хочу пояснить, что на солдатскую службу я попал уже после окончания Литературного института, так что мой интерес и к "Новому миру", и к прозе, которая там печаталась, был вполне объясним. К счастью, в те времена даже наша полковая библиотека могла себе позволить выписывать толстые литературные журналы.
Хорошо помню то поразительное впечатление, которое произвел тогда на меня роман. Замечу в скобках: впоследствии я специально никогда не перечитывал эту книгу, я понимал, что прочитанный уже в ином возрасте, в иное время, иными глазами роман мог утратить нечто главное, что потрясло меня тогда, мог восприниматься уже по-другому, мне же хотелось сохранить навсегда именно то - первое и самое яркое, самое сильное впечатление.
Вот, оказывается, как можно писать! И вот, оказывается, о чем нужно писать! "Не хлебом единым" - само название романа очень точно отвечало тогдашнему моему душевному настрою, в котором, несмотря на всю крайнюю суровость армейского быта, давали себя знать юношеский идеализм и максимализм молодости. (В то время я, конечно же, и вообразить себе не мог, что через много, много лет судьба сведет нас, я узнаю и полюблю этого человека, что вместе мы станем участниками драматичной борьбы за публикацию нового его романа - "Белые одежды".)
В первом же своем романе Дудинцев выносил на свет божий те проблемы и те отношения человека и власти, человека и бюрократической системы, которых в нашей литературе обычно не принято было касаться, на которых лежало негласное табу. Нелегкая судьба изобретателя Лопаткина, человека скромного и одновременно упорного до одержимости, который невольно вступил в схватку с фигурами из самых высших эшелонов власти, который познал и предатель-ство, и ложный донос, и тюремное заключение, захватывала, вызывала глубокое сопережива-ние. По сути дела, роман этот был первым ударом по номенклатурно-бюрократической Системе, которая всегда считалась неприкасаемой. Так или иначе, но роман "Не хлебом единым" стал для многих людей нашего поколения своего рода паролем, знаковым явлением. И не случайно эта самая номенклатурно-бюрократическая Система, опомнившись, очень быстро и энергично обрушилась на роман.
Позднее, уже вернувшись из армии, вновь постепенно приобщаясь к литературной жизни, я узнал и о тех баталиях, которые разворачивались вокруг романа Дудинцева, и о той граждан-ской казни, которая была устроена ему властями. Хотя привычный для тех времен ритуал казни оказался нарушен никто так и не услышал покаянных речей писателя, - а именно к этому его всячески побуждали не только власть имущие, но и некоторые коллеги-писатели. Впрочем, обо всем этом писатель как раз и рассказывает сам в книге, которая сейчас перед вами.
Есть разные люди. Одни мягки и податливы, готовы подстраиваться под собеседника, готовы гнуться в ту сторону, в какую гнут их обстоятельства, другие - словно бы обладают прочным внутренним стержнем, нравственной основой - они остаются верны себе, какие бы ветры ни дули, какие бы беды им ни грозили. О таких людях обычно говорят: крепкий орешек. Таким человеком, я думаю, был Владимир Дмитриевич.
Какие именно силы, какой запас прочности помог писателю не только выжить, в те нелегкие, полные драматизма десятилетия, что прошли между двумя романами - между "Не хлебом единым" и "Белыми одеждами", опубликованными в "Неве" в 1987 году, но и сохранить истинное достоинство, жизнелюбие, благородство, понимаешь, читая эту книгу. Да, за эти годы были и слежка, и прямые угрозы, и вызовы в КГБ, и невозможность печататься, но было и другое - главное: работа, убежденность в своем призвании, верность своим нравственным принципам, а еще - поддержка многих и многих людей - как близких, родных, так и совсем незнакомых.
Владимир Дудинцев был одним из тех последних могикан, кто верил в силу слова, кто оставил глубокий след в судьбе моего поколения, кто формировал наши души, кто был властителем наших дум.
Нынче новоявленные литературные критики наперебой твердят нам, что время власти-телей дум кануло в Лету, и, дескать, слава Богу, ибо от властителей дум с их излишней совестливостью одна только смута, что писатель должен лишь слагать свои "тексты", а вовсе не быть участником и летописцем социальных бурь и трагедий и душа его вовсе не должна содрогаться от сострадания при лицезрении человеческих бед...
