Наталья Иртенина
«Меж зыбью и звездою» («Две беспредельности» Ф. И. Тютчева)
«Жизнь Тютчева можно рассматривать как художественное произведение: имя ему драма», — такой виделась судьба поэта писателю русского зарубежья Борису Зайцеву.[1] Сам Федор Иванович давал более сильную оценку тому, что было его жизнью: «…в недрах моей души трагедия…».[2] На первый взгляд оба эти утверждения кажутся парадоксальными. Внешне жизнь Тютчева складывалась относительно благополучно:[3] он любим и любит, окружен заботливыми дочерьми, его ценят в высшем обществе, правда, с дипломатической карьерой ничего не вышло — это поприще пришлось оставить, но ведь за почестями и материальными благами поэт никогда и не гнался. В чем же дело, в чем трагедия?
Александр Блок, называя Тютчева «самой ночной душой», имел в виду прежде всего его поэзию. Но могут ли стихи быть оторваны от жизни, от судьбы поэта? Тем более такой жизни, как у Тютчева: почти все его биографы[4] говорят о том, что поэзия для него была естественным продолжением его жизни, его стихи — это события самой этой жизни, органически выливавшейся в стихотворные формы. «Ночная душа» — определение всего мирочувствования поэта, его взаимоотношений с жизнью. Трагедия души ищет выражения в ночных мотивах поэзии. Отчаяние и тревога находят минутное успокоение в гармонии с изнанкой дня и света — во мраке ночи и тусклом звездном мерцании.
Но отчего такое обостренное восприятие жизни? Детство Тютчева было почти идиллическим: стародворянская усадьба в орловской губернии с ее патриархальным бытом, любящие родители, больше других детей отличавшие баловня Феденьку, беззаботные годы учебы в Московском университете.[5] В зрелые годы внешние обстоятельства отнюдь не мешали Тютчеву жить уверенной жизнью крупного столичного чиновника,[6] как не мешали ему блистать в светских гостиных, быть близким к придворным кругам («всеобщий любимец и баловень, enfant terrible русского двора», — писал о нем позже его сын Ф.Ф.Тютчев[7]), завоевывать внимание и благосклонность салонных красавиц. Не материальные же затруднения, с молодых лет сопровождавшие Федора Ивановича, были виной его трагического мироощущения!
Может быть, все дело в печати гения, дара не от мира сего, которым Тютчев был отмечен с детства? Ведь «должность» гения, на которую человек определяется задолго до своего рождения, отнюдь не синекура. И не всем удается донести эту ношу до конца. Многих она сгибает, ломает и плющит своей тяжестью. И главное — она не позволяет свернуть с дороги, намеченной кем-то свыше. Тютчев, очевидно, был одним из лишенных права распоряжаться собой носителей Дара. Или, пользуясь словом самого поэта, отмеченных роком. Этим словом Федор Иванович обозначает многое — оно встречается часто, слишком часто в его стихах и письмах: судьбу, страдание, первостихию, предопределение, смерть. Но чаще всего — это первое и последнее: судьба и смерть, начало и конец, две крайние точки пути.
Либо человек выбирает себе судьбу, либо судьба выбирает человека — подчиняет его себе. Тютчев не мог, не умел, не хотел выбирать — но не мог и подчиняться. Выбор он предоставлял случайности, т. е. той же необходимости, року, судьбе, подчинение же этой необходимости претило его могучему аналитическому уму, входило в противоречие с силой его потаенного «Я» (потаенного — потому что внешне это «Я» всячески укрывалось от посторонних глаз, нравственное, этическое смирение не давало ему выхода наружу). Его жена, Эрнестина Федоровна так описывала это: «На словах он готов согласиться с необходимостью подчиниться всем благоразумным решениям, но едва вы пытаетесь осуществить что-нибудь из того, что было признано необходимым, как он пускает в ход все средства, чтобы все расстроить, и в результате получается, что выгоднее предоставлять делам идти своим чередом, чем пытаться привести их в порядок».[8] В этом, наверное, и коренится ответ на вопрос, который ставился некоторыми биографами поэта: почему, обладая столь мощным талантом, гениальностью поэта и мыслителя, Тютчев не оставил после себя и десятой доли того, что мог написать, сделать, создать? Первый биограф Тютчева И.С.Аксаков видел причину этого несоответствия в прирожденной и приобретенной лени, слабости воли поэта, не имевшего привычку к упорному, размеренному труду. Карл Пфеффель — брат второй жены Тютчева, известный баварский публицист — писал об отсутствии внешних условий для реального воплощения таланта: «…ему всегда недоставало случая, сцены, публики, словом, — обстоятельств, его достойных».[9] Сын поэта, Ф.Ф.Тютчев утверждал, что во всем виновато страстное увлечение женским полом, не утихнувшее даже в преклонные года. Тютчеву, по его словам, было присуще «какое-то особенное, даже редко встречающееся в такой степени обожание женщин и преклонение перед ними», он «в сердце своем воздвиг великолепный, поэтический храм, устроил жертвенник и на нем возжег фимиам своему божеству — женщине», «поверг к стопам своего божества лучшие свойства своей души, все свое свободное время, весь блеск своего таланта».[10] Словом, Тютчев, по всеобщему мнению знавших его лично людей, был нереализованным гением. Как писал Аксаков, «ум его был серьезный, трезвый — жизнь пустая».
