Алан Блайт преподавал биоорганическую химию на биологическом факультете Эшфордского университета уже девятнадцать лет и к своим сорока четырем годам заслужил у коллег репутацию человека себе на уме, с которым должно — на всякий случай — поддерживать ровные отношения, но приятельствовать и сближаться совершенно не обязательно. Этот высокий и худой темноволосый мужчина с длинным хищным носом и вечно угрюмым лицом отличался уникальной способностью никогда не становиться объектом сплетен и слухов, с упоением распространяемых факультетскими дамами: он был настолько замкнут и до такой степени не располагал к тесному общению, что разведывать подробности его личной жизни не представлялось возможным. Впрочем, особого интереса никто и не проявлял: все знали, что Алан давно и безнадежно одинок, и эта информация вполне удовлетворяла сослуживцев, находивших темы поинтереснее.
В научном мире Алан безусловно имел определенный вес, лекции он читал просто великолепно. Ему нельзя было отказать в своеобразном«остроумии с щедрой примесью саркастического скептицизма. Алан с удовольствием, всегда в изящной и отточенной форме, давал понять трепетавшим на его занятиях студентам, что их умственные способности и степень подготовленности далеки от идеала, а порой позволял себе не самые лестные высказывания и в адрес своих сподвижников по науке. Общественное мнение не поленилось приписать Алану чрезмерное чувство собственного превосходства вкупе с излишней придирчивостью — это также не поспособствовало желанию коллег сойтись с ним поближе.
Единственным человеком, кто мог себе позволить некоторую фамильярность и даже язвительность по отношению к Алану, была его патронесса Марджори Кидд — приятная во всех отношениях дама весьма почтенного возраста, которая преподавала здесь чуть ли не полвека и успела за эти годы издать несколько десятков всем известных монографий, справочников и учебников. Миссис Кидд снискала себе неслыханную популярность: ее любили (хотя также и побаивались), называли местной легендой и признавали одним из ведущих профессоров Эшфорда. По неизвестным для самого Алана причинам, она благоволила к нему уже много лет, а он в свою очередь с ней одной мог общаться достаточно непринужденно и вести почти дружеские беседы на отвлеченные темы.
Когда августовским утром, за пару недель до начала занятий, Алан поднимался по пустынной в это время университетской лестнице, миссис Кидд окликнула его сверху:
— Алан, наконец вы появились! Будьте добры, на пару слов!
Алан подошел, в сотый раз задумываясь над тем, почему умная и безусловно обладающая хорошим вкусом женщина, перешагнувшая семидесятилетний рубеж, красит волосы в ярко-рыжий цвет. Неужели не понимает, что это выглядит по меньшей мере смехотворно?
— Ну, голубчик, рада вас видеть. Первый день после отпуска — самый тяжелый, но удрученным вы, к счастью, не выглядите. Как отдохнули?
— Спасибо, нормально.
— «Спасибо, нормально». Сколько я вас знаю, вы ничего другого и не отвечаете. А у меня есть новость, которую я должна сообщить немедленно.
— Вы меня пугаете.
— Новость хорошая. У нас возникла кадровая проблема, но теперь она улажена. Дело в том, что буквально через пару дней после вашего отъезда Ламот заявил о своем намерении уволиться, и мы…
— Вот черт!
— Не ругайтесь. Сначала мы впали в легкую панику: ведь решать подобные вопросы летом всегда крайне непросто, тем более за несколько недель, оставшихся до начала учебного года. Но Донован в кои-то веки проявил оперативность. Не буду утомлять вас рассказом о подробностях поисков нами достойной персоны… В общем, он уже утвердил новую девочку на место Ламота.
Алан не проявил особой радости.
— Какую еще девочку? Слушайте, я околачиваюсь в Эшфорде уже неделю, почему вы мне не позвонили? Разумеется, утверждение новых сотрудников не в моей компетенции, однако, мне кажется, Донован мог обсудить кандидатуру этой девочки и со мной в том числе. Я читаю предмет, следовательно, я должен знать, кто и как будет вести практические занятия?
— Дружочек, не заводитесь на пустом месте и не считайте это личным выпадом декана. Донован самым тщательным образом проконсультировался со мной — мне вы доверяете? — а затем поступил так, как счел нужным. Вполне верно, на мой взгляд. Считайте, что это наш с ним совместный выбор. Поверьте, никто специально не пытался провернуть эти кадровые перестановки втайне от вас, а уж в мои планы точно не входило уязвлять ваше самолюбие. Но в данном случае ситуация была форсмажорной, и мы решили ее настолько быстро, насколько смогли.
При чем тут мое самолюбие? Опять новый человек… Жаль, Ламот меня вполне устраивал в качестве младшего преподавателя, следовало постараться удержать его у нас. Хотя осуждать его трудно — при нынешних финансовых обстоятельствах любое предложение со стороны может выглядеть весьма заманчивым… А имя у этой девочки есть?
— Ее зовут Дорис Мэллоу. Ей, должно быть, чуть меньше тридцати: она пять лет стажировалась в Бентли, а училась, между прочим, у нас. Я ее помню. Очень умненькая была и способная студентка.
— А я не помню. Я вообще их не запоминаю. Безликая масса.