Девушка, жившая в комнате под моей, исчезла в темноте без предупреждения и страха. Перед тем она как будто стояла спиной ко мне, но я чувствовала, что ее глаза открыты; силуэт города ощетинился во внимании, пятью этажами ниже ждала улица. Именно так я рисовала в своем воображении Кэтрин де Барра, стоявшую на краю почти сотню лет назад, когда смог не давал дышать, а огни светили не так ярко, когда только одна девушка спала в этих стенах из красного кирпича.
Той ночью на крыше я составляла компанию своей подруге – если ее можно было назвать подругой – и стояла к ней так близко, что могла увести ее оттуда, или сказать ей что-нибудь на ухо, или могла толкнуть. Я видела, как далеко находятся ворота, как далеко нужно будет прыгнуть, чтобы их достичь. Я была здесь ради того, чтобы засвидетельствовать ее прыжок.
Было темно, и я обвинила во всем темноту. В те несколько секунд, когда она оказалась в воздухе, даже не оттолкнувшись, я практически превратилась в нее. Отрастила ее длинные ноги и ресницы, лишилась неаккуратности прически, позволила ошибкам высыпаться из чемодана и беззаботно рассеяться на ветру. Я падала и падала быстро. В ушах раздавался гул – словно проникающая сквозь половицы песня. Во всех окнах до единого на пути вниз горел свет, незнакомые мне люди проживали за ними свою жизнь, словно их никто не мог видеть. Горизонт сверкал звездами, как дома, и я не хотела падать на землю. Здесь я была кем-то. Я была кем-то.
Возможно, именно это она видела, чувствовала, в это превратил ее дом. Она шагнула в пустоту. И много раз могла проскочить в ворота. Я клянусь, она была там. Клянусь, она принадлежала воздуху, ночи, фонари заключали ее в кольцо, а потом клочок темноты оказался пустым.
Я смотрела на то место, где она только что была, словно плыла прямо над зданиями, за пределами шпилей и строительных лесов, мимо садов на крышах и водонапорных башен, вниз по Нижнему Манхэттену к южной оконечности острова, где зияла чернотой бухта. Передо мной раскинулся весь город, мрачный, странный и идеальный. В воздухе было пусто, ее там не было. Ни одна девушка не падала и не летала. Все окна были темными. И стало так странно тихо, словно в лесу, куда днями не ступала нога человека. Вспомнив, где нахожусь, я подобралась к краю, ухватилась за кирпичи, чтобы не потерять равновесие, и сделала то, чего она хотела.
Я выглянула в пустующую ночь – необъятное пространство, серое и многообещающее – и посмотрела вниз.
Моне Мэтис, моя соседка снизу и первый человек на этом клочке переполненной людьми земли, знавший, кто я такая, а не кем я пыталась казаться, не совсем исчезла в воздухе. Ночь, в которую я ее потеряла, была ясной и серой, жаркой и с неприятным запахом. Я не поняла, где началась путаница и одержали верх вымыслы, но заметила ее, как только посмотрела вниз. Она добралась до тротуара. Время перевалило за полночь, и она лежала на жесткой земле по ту сторону ворот, где даже я не надеялась до нее добраться.
Люди говорили, что она просто упала с ночного неба. Какой-то свидетель с улицы сообщил, что она взялась из ниоткуда, свалилась, как обломок пролетавшего мимо самолета. Другие сказали, что видели на крыше фигуру, опасно балансирующую на краю, и предположили, что она сама отправила себя в полет. Кое-кто утверждал, будто она неслась с неба, завывая и борясь с воздухом. Нашлись и те, кто сказал, что она упала как камень, без сознания, и не издала ни звука, кроме хруста от столкновения тела с тротуаром.
Они ничего не знали.
Это правда, что Моне упала на землю прямо за воротами на входе в «Кэтрин Хаус», где она жила на четвертом этаже в комнате, выходящей окном на восток. Зеваки не знали, что это пансион для молодых девушек, открытый после трагедии, произошедшей в 1919 году. Единственный пансион такого рода, оставшийся в Манхэттене. В железной паутине ворот можно рассмотреть слова «Кэтрин Хаус», но тезка этого дома уже давно умерла. Ворота на ночь, с наступлением комендантского часа, запирались. Ни одна девушка не могла войти или выйти, даже если колотила по решеткам. Переезжая сюда, мы все соглашались с этим правилом.
Появившейся с неба девушке – они не знали ее имени, ее манеры наслаждаться секретами, при этом не раскрывая своих, – едва удалось избежать одного из остроконечных столбов, устремляющихся в темноту. Тротуар под ее телом пошел трещинами, тонкие линии расползлись во все стороны, словно от удара молнии. Она лежала на животе, руки вытянуты, щека прижата к земле. От звука падения ее тела у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. А потом настала тишина, такая тишина, что в ней был слышен гул уличных фонарей… Мчащийся вдоль ближайшей авеню автобус M20, направляющийся в центр через Виллидж до Саут-Ферри. Блеющая вдали автомобильная сигнализация.
Хоть время было позднее, вокруг девушки собралась небольшая толпа бодрствующих, желающих помочь и поглазеть на произошедшее. Несколько жильцов квартала в поиске источника шума спустились с крылец, сжимая в кулаках ключи от дома. Из квартиры на цокольном этаже поднялась старушка с извивающимся котом на руках. Она угрожала подать еще одну жалобу на 311. Затих гогот туристов, блуждающих по Вэйверли Плэйс. Гуляющий с крошечной собакой на украшенном шипами кожаном поводке мужчина бросил взгляд на тело, затем оглянулся и решил обойти квартал. Для нас они все были незнакомцами. Вероятно, дом притягивал трагедии, словно магнит, словно конфликт посреди спокойствия. Но никто не знал, что происходило внутри.
