Глава 1
Теперь только в евнухи
Веревки были крепкими, сплетенные из рыжего конского волоса, они разрезали на запястьях кожу и хищно впивались в мякоть. Страдания усиливались, когда низкорослая лошадка, преодолевая нагромождения камней, весело закидывала зад, подбрасывая на спине невольника.
Платон подозревал, что все эти неудобства скоро совсем перестанут его беспокоить, а сам он превратится в безжизненную груду белков.
– Куда вы меня везете? – спрашивал он в который раз.
Один из них, грузный монгол с гладко выбритым лицом, повернулся и, прищурив на пленника и без того узкие глаза, усмехнулся:
– Умирать, – и вновь погрузился в какие-то свои великие думы, о которых мог знать только Будда.
Платона подмывало спросить, долго ли им еще ехать, но это было все равно что спросить палача, когда он наконец опустит топор, занесенный над головой жертвы.
Монголов было семеро – узкоглазые, широколицые, в оранжевых одинаковых одеждах, они представлялись Платону на одно лицо, словно были порождением единственной яйцеклетки. Вот только всмотревшись в лица, можно было подметить разницу в их годах.
Самому старшему из них было лет сорок пять. Он привычно подгонял лошаденку пятками и за время пути не произнес ни слова. За время пути мужчина даже ни разу не обернулся, и Платон едва успел рассмотреть его лицо. А то, что он видел, вызывало в нем неподдельное отвращение: реденькая бородка на широких скулах, черные лоснящиеся волосы и широко оттопыренные уши. Похоже было, что в этой печальной компании он за главного и только он один знает дорогу, по которой грешники бредут в преисподнюю.
Четверым было лет тридцать – тридцать пять. Они были сосредоточенны и немногословны, как будто размышляли над трудной партией Го. Сопровождали пленников еще двое молодых всадников, для которых чужая смерть была таким же баловством, как удалые скачки.
Дорога уводила все дальше в гору, и Платона стала донимать скверная мысль, что монголы решили сбросить его со скалы в пропасть. На миг он даже представил, как его молодое сильное тело, падая на дно ущелья, натыкается на выступающие камни, переворачивается в воздухе и с громким хрустом разбивается о скалы. Оборвавшийся крик заставит испуганно подняться со своих мест длинношеих грифов, которые, совершив круг над бездной, охотно опустятся на его бездыханный окровавленный труп. То, что от него останется, трудно даже будет назвать человеческим телом – это будет кусок мертвечины вперемешку с обломками костей.
– Вы сбросите меня со скалы? – выдавил из себя в страхе Платон.
Но вновь натолкнулся на равнодушные холодные взгляды сопровождающих – они не желали размениваться нa объяснения с будущим покойником.
– Ответьте же!
Один из монголов лениво повернул голову в его сторону и философски заметил:
– И не надейся! Легкая смерть не для тебя.
Платона охватила паника – мелкие противные мурашки пробежали по спине, по шее и растаяли где-то у самого горла, заставив кадык непроизвольно дернуться. Его поразила даже не грядущая смерть, а тон, каким был произнесен зловещий приговор. Чужая кончина для них не была в диковинку – они просто выполняли привычную работу. И делали это так же бесстрастно, как пастух выгуливал на пастбище скот или как темными вечерами молодой любовник ласкает свою зазнобу.
– Мы пришли, – впервые разомкнул уста старший, натянув поводья. – Теперь тебе придется перебраться на металлического жеребца, – указал он концом плетки на огромное железное чучело, что стояло у самой тропы.
– Что вы хотите со мной сделать?
– Не торопи события, впереди тебя ожидает много интересного, – с улыбкой заговорщика сообщил старший, показав крупные зубы – такими резцами только жевать овес. – Очень скоро ты все узнаешь. Поставьте его на землю, – приказал он путникам, – да не расшибите раньше времени. А то что тогда о нас подумают люди? Посмотри, как здесь красиво, – он обвел вокруг себя плетью, – на этой поляне тебе придется умереть. Лучшего места невозможно отыскать во всех горах. Ты умрешь под пихтами, а ветер, который прячется в их лапах, примется ублажать твою мятежную душу.
Жеребец едва переминался с ноги на ногу; пригнув гибкую шею к самой земле, он выискивал среди густой травы пряный цвет. Ему не было никакого дела до развлечения людей, окружающей природы и даже до седока, которого он привез на казнь. Больше всего его занимал розовый душистый клевер, что пышно произрастал под самыми копытами. Рядом деловито жужжал шмель, и полагалось быть осторожным, чтобы не отведать задиристого проказника на язык.
Руки Платона совсем онемели, создавалось впечатление, что они держатся на одних сухожилиях, и он бы не удивился, если б кисти отвалились и упали на луговую траву.
Трое всадников неторопливо спешились. Один yxвaтил коня под уздцы, чем вызвал у животного яростный протест: конь, сплевывая листья клевера, замахал oгромной головой, а потом, почувствовав сильную руку, успокоился. Двое других, взяв Платона за плечи, ссадили на землю.
– Развяжите ему руки. Мне хочется, чтобы Будду он встретил с распростертыми объятиями!
Один из монголов достал из-за голенища нож и чиркнул лезвием по скрученным путам. Конские волосья бесформенным комом упали к ногам Платона.
