Мертвые мстят. Эта житейская мудрость воплощена в древних обычаях и народных пословицах. Недаром на Востоке даже при похоронах врага люди выражают свою скорбь. Уважение к умершим всегда было связано у людей с пониманием того факта, что мировоззрение живущих — это неразрывное единство их прошлого, настоящего и будущего. У японцев есть поговорка: «Опасно бить мертвое тело». И наша мудрость гласит: «Мертвые срама не имут».
Кому мстят мертвые? На этот вопрос вы получите вполне исчерпывающий ответ, прочтя этот сборник рассказов американских и английских авторов литературы, так называемого, саспенса. Уверен, все восемь рассказов захватят ваше внимание, заставят вас взглянуть в собственное «я», лучше понять дуализм человеческой натуры, в которой происходит извечная борьба добра и зла. Но в этом приключенческом жанре, каковым и является «саспенс», вы не найдете голой назидательности. В основе остросюжетной ситуации заложена философская концепция, согласно которой человеку дарована самая ценная из свобод — свобода внутреннего выбора социального поведения — к бесконечному самоусовершенствованию и внутренней гармонии или к деградации и самоуничтожению. И еще один, думаю, не менее важный вывод: в конечном счете, несмотря на все жестокости жизни и ее неприглядные порой стороны, в мире торжествует добро, справедливость, любовь и красота, и нет иного разумного пути для живущих, чем служение этим идеалам. В противном случае — мертвые мстят.
Снаружи дождь превратился в снег с дождем. Говард Хамблмейер стоял у окна в собственном доме довольный, что не отправился с женой, и вместе с тем не особенно счастливый, что остался один. За свои сорок два года он много разъезжал и пришел к выводу, что перемена мест меняет и самого человека — к лучшему или худшему. Возможно, эта мысль чуть усилила беспокойство, которое он испытывал.
Он не волновался по поводу того, что его жена находилась в пути, направляясь к Прейри Вилладж, где должно состояться крещение их внучки. Во-первых, жена хорошо водила машину, и, во-вторых, он предусмотрительно поставил на ее автомобиль шины с более глубоким протектором.
Его также не волновало то, что он будет отсутствовать на церемонии. Он терпеть не мог церемоний, и год назад его чуть ли не насильно заставили присутствовать на венчании дочери, но от свадебного обеда ему все-таки удалось уклониться.
Говард Хамблмейер особенно не любил печальные обряды и даже отказался присутствовать на похоронах матери два года назад. Он воздал ей молчаливые почести после, стоя у могилы, когда все разошлись. В присутствии людей он чувствовал себя очень стеснительно, и ему казалось смешным тратить время и деньги на занятие, уже бесполезное для человека, ради которого это занятие и замышлялось. Ему и в голову не приходило, что похороны устраиваются вовсе не для одних мертвых.
Дела у Хамблмейера шли хорошо: его положение в компании казалось прочным и даже перспективным. Стоимость дома была почти полностью выплачена. Он любил жену, и она его. У них выросли две умные здоровые дочери, а вот теперь появилась и внучка. И, тем не менее, чувство внутреннего беспокойства нарастало, незаметно добавляя седины его шевелюре и бакенбардам.
Поразмыслив, в чем собственно, дело, Говард так и не смог установить причину мучавшей его тревоги. Поэтому он решил назвать свое состояние черной дырой, провалом в собственной жизни, пустотной частью собственного «я», спрятанной глубоко и проявившейся однажды вскоре после смерти матери.
Был ли это страх перед смертью? Нет. Он встречался с этим демоном еще много лет назад. Он знал, что его состояние не от чувства одиночества, поскольку не отделял себя от семьи.
Беспокойство возникло как-будто из ничего. Но он заметил, что именно по этой причине, подобно тому, как дыра на крыше увеличивается с каждым дождем, беспокойство росло. И чем больше он думал об этом, тем острее становилось его тревожное состояние. Все происходило по законам черной дыры, увеличивающейся по мере поглощения ею вещества.
Но Говард проявлял терпение, решив выяснить, в чем дело и как поступить, чтобы избавиться от гнетущего беспокойства. Он доверял своей способности справляться с трудностями самому. Но прежде необходимо понять, что его гнетет.
Примерно в 200 километрах на юго-восток от того места, где Говард делил одиночество со своими мыслями, шериф Иеремия Блант, которого все звали Джеб, тоже столкнулся с проблемой, но несколько другого свойства.
— Не двигайся, Джеб. Иначе мне придется начать все сначала.
Джеб напряженно застыл с рентгеновской пластиной во рту, и его шейные мускулы вздулись.
— Вот так. Хорошо. — Док Хайнс уже двадцать лет лечил шерифу зубы. — Между прочим, Джеб, — ты самый беспокойный из всех моих пациентов.
— Извините, Док. Но я всегда в ужасе, когда мне лечат зубы.
— Но чтобы снять боль, надо что-то предпринять. Через минуту мы узнаем, в чем заключается это что-то.
Хайнс, сделав снимок, пошел его проявлять.
Джеб остался сидеть в большом обитом винилом зубоврачебном кресле, разглядывая набор сверкающих медицинских инструментов из нержавеющей стали. Ему нравилось держать в руках другие инструменты — молотки, отвертки, например, — а не эти, похожие на орудия пытки щипцы и крючья.