Двери вагона беспрерывно хлопали. Торговцы разным хламом и собиратели подаяний шли друг за дружкой, будто кто-то в тамбуре выстраивал их в очередь, отмерял время и выпускал по одному. Хлам по понедельникам раскупался неохотно, торговцы проходили сонные и скучные. Побирушки развлекали народ сочиненными про самих себя байками, иногда горланили песни. Размер дани, которую они собирали, зависел скорее от потешных способностей, чем от жалкого вида, наводящего уныние.
— Дя-аденьки, приголубьте сироту казанскую, подайте рублик на пирожок с капустой…
Не скупитесь на доброе дело, тетенька, вам зачтется на том свете, вот увидите… Граждане пассажиры, дети — это цветы жизни, не забывайте об этом, порадуйте себя заботой о них.
За сиротой казанской через минуту по вагону проковылял одноногий, одетый в пятнистую солдатскую форму. Этот просил молча, только громко стучал костылем. Отсыпали ему щедро, за молодость и веснушки. Вместе с ним в вагон зашел спортивный коротыш с нулевой стрижкой. Сел на скамейку и лениво следил за безногим, двигая челюстями. Когда тот исчез за противоположной дверью, он встал и потопал туда же.
— Видел? — Серега кивнул на коротыша. Второй, его звали Леха, ничего не заметил.
Он вообще был немного малахольный. Может, это оттого, что он первый раз ехал в отряд и нервничал. Хотя не все же, кто первый раз едет в отряд, нервничают. Я вот, например.
— Надсмотрщик, — объяснил ему Серега маневры коротыша. — Следит за рабом, чтоб не отлынивал.
Леха, видимо, только глазами похлопал на это. С рабовладельческой стороной жизни общества он явно был не знаком, даже понаслышке. Несмотря на свои двадцать три, не меньше. Какой-нибудь младший менеджер, из белых воротничков, по физиономии видно. А в жизни смыслит меньше, чем я, несмотря на мои шестнадцать. И зачем Серега его с собой тащит?
По вагону опять брел малолетний побирушка в грязном рванье и зимней шапке.
— Дя-адя, дайте на хлеб. Лю-уди добрые, мамка померла, помоги-ите, сколько можете.
Леха бросил ему в пакет бумажку. Видно, пробрало наконец, до этого он никого не оделял, даже самых жалких.
