Марсельцы

Жили мы в Гарди, в жалкой хижине на опушке леса. И хижина и лес принадлежали маркизу д’Амбрену. Отец собирал желуди с дубов. Господскую долю сбора он сдавал на скотный двор — там ее скармливали свиньям. Из своей доли мы делали муку, примешивая к желудям немного ржи и бобов, которые росли на крохотном участке земли, прилегавшем к нашей хижине.

Раз в год, после сбора урожая, отец и мать отправлялись в Мальмор на мельницу. Возвратившись домой, они месили тесто из всей муки: хлеб у нас пекли только один раз в год. Свежего хлеба мы не ели: его слишком много уходило. Через месяц черные бруски хлеба приобретали крепость камня. Возле нашей двери стоял чурбан; на нем по утрам отец нарубал топором дневную порцию для всей семьи. К концу года лезвие топора сплошь покрывалось зазубринами: так черств был наш хлеб.

Первый кусок свежего белого хлеба я съел, когда мне исполнилось тринадцать лет. Моя сверстница, мадемуазель Аделина, дочь маркиза д’Амбрена, протянула мне однажды ломоть булки.

— Что ты делаешь, Аделина? — закричала на нее мать. — Зачем давать белый хлеб этому бездельнику? Не надо баловать крестьян, не то в один прекрасный день они вырвут у тебя кусок изо рта. Ступай прочь, попрошайка, или я спущу на тебя собак!

Крепко зажав в руке драгоценный подарок, я бросился со всех ног домой.

Этот ломоть был самым вкусным из всего, что я до тех пор ел, но злые слова маркизы были к нему горькой приправой.

В другой раз я уныло брел домой, огорченный тем, что не нашел ни одного яйца в сорочьих гнездах. Было уже десять часов утра, а я еще ничего не ел, и голод меня мучил нестерпимо. Я шел мимо хлева и овчарни замка и вдруг заметил валявшуюся в пыли капустную кочерыжку. У меня слюнки потекли изо рта. Я бросился подымать ее. Но на мою беду свинья, шествовавшая по дороге, также заметила кочерыжку и одновременно со мной побежала к ней. Свинопас маркиза, злой и жестокий человек, увидев, что я потянулся за кочерыжкой, так хватил меня палкой по руке, что у меня дух захватило от боли. Я оставил кочерыжку свинье и бросился бежать со всех ног.

Убегая, я слышал, как, высунувшись из окна замка, маркиз д’Амбрен кричал:

— Так ему и надо! Какой наглец! Слыханное ли дело, грабить моих свиней? Мужичье проклятое… Дай им только волю, и они слопали бы нас самих живьем!

В тот день еще одна капля горечи запала в мое сердце. С тех пор я краснел со стыда и сжимал кулаки в бессильной ярости, когда мой старик-отец и старуха-мать падали на колени и отвешивали низкие, до самой земли, поклоны, встретив маркиза д’Амбрена, его жену или его сына — офицера королевской гвардии.

— Сопляк, — кричал мне отец, поднимаясь с колен, когда господа проходили, — я научу тебя кланяться нашему доброму барину!

Простодушие отца, его упреки только увеличивали бешенство, душившее меня.

Из всего семейства маркиза лишь одной мадемуазель Аделине я кланялся охотно и с уважением. Но чем старше становилась Аделина, тем реже она улыбалась мне. Впрочем, может быть, я и ошибался, и в глазах ее светилась все та же ласка, но только я не осмеливался больше глядеть в них.

Однажды вечером мы сидели всей семьей за столом и ели бобовую похлебку, последнюю в этом году, потому что больше бобов не осталось. Отец сказал мне:

— Завтра, сынок, мы отправимся с тобой на берег Неск, собирать желуди. Надо готовить запасы на зиму. Она будет суровой нынче. Не знаю, что случилось, но мне рассказывали, что в Авиньоне люди убивают друг друга ни за что, ни про что; в Париже — революция. Господин маркиз со всем своим семейством отправляется туда, на помощь нашему королю, которому грозит большая опасность.

Впервые в жизни я услышал о существовании французского короля. Но тотчас же мне в голову пришла мысль, что король — это враг, раз маркиз готовится защищать его.

На другой день я и не вспоминал об этом разговоре.

Заря еще не занималась, когда мы вышли из дому за желудями.

Стояла ненастная погода. Мы шагали в глубоком мраке по промерзшей земле. Холодный ветер швырял нам в лицо мириады колючих снежинок. Начинало светать, когда мы пришли к реке. Берега Неск были окаймлены высокими дубами. Ветер шевелил пожелтевшую листву деревьев. Все кругом было серо: небо, поля, гора, видневшаяся на горизонте. Над землей низко нависла темная туча. От края до края она покрывала унылую местность, словно пологом из грубой шерсти. Стайки коноплянок, малиновок, овсянок слетели с горы на равнину. Птички порхали над самой землей, жались друг к другу и как будто искали приюта в жнивье. Это был самый верный признак приближения больших холодов.

Попробуйте собирать окоченевшими руками желуди… Они валяются среди гладких и скользких камешков, устилающих берег реки, и сами они гладкие и скользкие, как гальки. За полдня упорной работы мы вдвоем едва набрали одну корзину. Как сейчас, вижу своего отца: бедняга присел на корточки и шарит среди камней. На нем короткая грубошерстная куртка, из-под которой на спине вылезает поношенная рваная рубаха; узкие, до колен штаны со штрипками; чулки с прорванными пятками, сквозь которые виднеется морщинистая кожа; тяжелые деревянные сабо, устланные изнутри сухой травой.