Они взбирались по склону, спотыкаясь и поскальзываясь, обдирая руки в кровь и раздирая в лохмотья одежду. Его гнала наверх нестерпимая жажда почти сбывшейся мечты. Почти все уже готово, почти все собранно, осталось только привести девушку. Довести, дотащить…
Почему она шла с ним? Это элементарно: он ее спасал, он ее любил. Теперь она с радостью согласилась на его безумную мысль. Согласилась после двух долгих лет поисков всех необходимых ингредиентов. После четырех лет разработок нужного заклятья.
Под ноги попался ненадежный булыжник, вывернулся, с шумом покатился вниз, увлекая за собой все новые и новые камни. Он кое-как удержал равновесие, оглянулся на начавшийся маленький обвал. Вот так все и началось семнадцать лет назад. Только камнем, начавшим обвал, был он сам. И теперь камню хотелось вернуться туда, откуда его забрали семнадцать лет назад.
Семилетий щенок — мало того, что сумел выжить, мало того, что сумел выучиться у своего мучителя, мало того, что сумел победить своего учителя, он перевернул вверх тормашками весь мир своими странными понятиями свободы. И теперь прокладывал дорогу назад. Домой. В тот дом, который он едва-едва помнил.
— Добрались, — выдохнул он, без сил валясь на плоский камень, спокойно лежавший на краю круглою площадки, венчавшей небольшую горушку.
Его хриплый голос с властными, уверенными нотками едва слышно донесся до девушки.
— Ты все-таки безумец, — едва слышно прошептала девушка, так же валясь на камень. — Заклятье ты поставил?
— Ага. Чтоб дожди да ветры не тронули.
Круглая площадка не была ровной. Ее поверхность избороздили линии, на ней лежали вещи, которые не могли очутиться в таком большом количестве на столь маленьком клочке земли. Дырявый шлем, истлевшая кисть, перья, какие-то тряпки, в которых лишь с трудом угадывалась кукла, несколько разноцветных камней, бурый кусок давно высохшей плоти.
— Оксаграмма сбилась. Видишь, линии кривые? — указала пальцем девушка.
— Не трогай, так и задумано. Заклятье не позволит измениться тому, что в круге. Только человек сможет снять заклятье. Но, слава богу, люди тут редко ходят.
— Кому слава? — не поняла девушка.
— Богу. Так мама говорила. Это чуть ли не единственное, что я помню. Пить хочешь?
— Не откажусь. Все-таки, последний раз в жизни.
— Не говори так, — покачал он головой, доставая из сумки флягу. — Я после подобного заклятья выжил. Да и тебя постараюсь спасти.
— Как?!! — вопрос больно бьет по чему-то в его душе, он не отвечает.
Некоторое время они молча ели, не жалея запасов. Запасы им были не нужны в любом случае. Уж охрана-то об этом позаботится.
Что он будет делать дома? Ведь ничего же не знает о том мире. Знает лишь то, что магии там почему-то нет. Зато есть телевизор. В котором горят какие-то лампы, и оттого он показывает. Есть машины, в которых почему-то ревет Мотор и выдыхает вонючий дым. Есть велосипеды, на которых нужно ездить, крутя педали. Как мало он помнит о доме! Что он будет делать, не зная абсолютно ничего? Как сможет объяснить свое семнадцатилетнее отсутствие? Как он вообще сумеет доказать, что он это именно он? По следу от отцовского ремня?
Безумие. Но разве не была безумием вся его предыдущая жизнь? Он умеет драться. Кулаками и языком. Он будет снова прокладывать себе путь. Куда? Потом выяснит.
Рывком встал, отметая все свои сомнения, жестом скинул защитное заклятье.
— Ты поела? Готова к заклятью?
Вместо ответа она поднялась, подошла к нему и трогательно ткнулась головой ему в грудь.
— Ты уверена? Может, найдем девчонку какую, спасем от жреческого ножа, накупим игрушек, сладостей…
— Перестань. Ты ж не такой. Тебе же так же тяжело будет убивать и ту девчонку. Так зачем тратить время?
— Я вернусь, я тебе обещаю. Поэтому — держись и не умирай! — он не знает, что еще сказать, он не умеет ободрять. Он говорит что приходит в голову и молчит, когда слова вновь кончаются.
А что еще можно сказать? Все уже было давным-давно сказано.
Он вошел в круг, поднял лежащий посох, вытащил из сумки золотой медальон с крупным рубином. Если бы здесь прошел человек и развел бы костер из суковатой сухой палки с непонятным цветком на одном конце — магу пришлось бы заново начинать заклятье.
Но — обошлось. Он встал в центр оксограммы, надел медальон, ударил посохом в землю. Сухая палка моментально стала толще, пошла почками, распустился засохший цветок. Маг поманил пальцем девушку. Она подошла.
— Ты меня любишь?
— Что, ритуал уже начался?
— Еще нет, но прежде ответь на вопрос: ты меня точно любишь?
— Ну да, конечно.
Он тяжело вздохнул. Закрыл глаза. И перед ним снова появился желтый пергамент с кривыми йезами заклятья.
— Он-дори-он-дори — нараспев, чуть слышно начал он произносить заклятье, ощущая как в левой, свободной руке появляется кривой кинжал. — Нидо-отли-шон.
Глаза девушки уже затуманились — заклятье убаюкало сознание, унесло в сладкий мир снов.
— Лиад оис. Хато, — кинжал вошел чуть ниже сердца. Не до конца. Оставляя шанс.
Небольшим ручейком потела кровь, заливая вычурный символ. И откликаясь на магию крови, оксограмма неярко засветилась фиолетовым светом, который медленно сменился синим. Он продолжал читать заклятье, одной рукой держа посох, а другой доставая из сумки склянку с зельем. Синий сменился голубым, потом позеленел и начал желтеть. Он одной рукой выдернул пробку, наклонил склянку. Тоненьким ручейком полилась яркая зеленая жидкость на рану лежащей девушки. Линии уже светились оранжевым. Потом ярко-алый свет залил всю верхушку. Кинжал, вновь появившийся в его руке, нашел плоть мага. Белая вспышка заставила прикрыть глаза.
