Детство улетает очень быстро, но всегда кажется очень близким…
Мальчишками мы хотим путешествовать, делать на каждом шагу невероятные открытия, подвергать себя опасностям, служить большой цели. Мальчишками мы строим грандиозные планы, как герой этой книги Никита Березин, который мечтает вместе с друзьями открыть ненайденные острова.
Но удивительное можно найти не только за тридевять земель, в открытом океане или в космосе, — оно живет рядом с нами.
Ищите постоянно, будьте беспокойными, дорогие мальчишки и девчонки! Никогда не забывайте о ненайденных островах!.. Они повсюду!
Вам, читателям этой книги, вступающим в большую жизнь, я желаю попутного ветра!
И никогда не успокаивайтесь!
Эй, загреми, барабан, Дробь поутру рассыпая! Сердце мое сквозь туман Кличет труба зоревая…
Ю. Гагарин
Разговор, окончание которого в конце повести
Александр Иванович слушал Реброва. Смотрел на элегантный узелок черного галстука, будто приклеенного к белоснежной сорочке, на смуглое, отточенное лицо и думал: «А ведь красив же, черт!» И ему почему‑то стало лень думать. Спорить. Сейчас он поднимется и уйдет… Но если он поднимется и уйдет, Ребров еще, чего доброго, истолкует это как капитуляцию.
— Знаешь что, Виктор? — Александр Иванович достал сигарету, размял, но спичек в кармане не оказалось. — А ты чертовски похож на капитана дальнего плавания.
— С чего это ты? — Виктор удивленно пожал плечами.
Сигарета так и осталась незажженной. Уже у дверей Александр Иванович, оглянувшись, улыбнулся.
— А что, Виктор, по асфальту ходить удобнее?
Вечером Александр Иванович Пашков сидел в маленьком-приречном ресторанчике «Поплавок». Волна едва покачивала деревянную веранду. В темной воде острыми блестками прыгали звезды. Тянуло свежестью. Оркестр играл что‑то безнадежно устаревшее.
Столик Александра Ивановича был крайним. И сидел он за ним один.
Всплыло почему‑то опять лицо Реброва. Быть может, от долгих скитаний, частого одиночества Пашков привык беседовать сам с собой. Его порой даже успокаивали эти безмолвные диалоги.
— Ну что ты мечешься, старик? Тридцать два — это много или мало?
— Конечно, много, ты же ничего не успел…
— Почему? Пять лет на флоте. Хорошее время, и потом море, сам понимаешь!.. Институт… Любовь… Правда, не получилась, но ведь была же…
— А сейчас что? Сидишь в управлении, крутишь ручку арифмометра… протираешь штаны… Без двух девять на работе, без трех пять — домой. Что еще?
— Еще?.. Еще… мои мальчишки…
— Молодой человек! — Официантка поставила поднос. — Крабов нет. Что‑нибудь принести взамен?
Оркестр заглушил ее голое. Весело запрыгала медная тарелка на барабане. Ударник в такт музыке тоже подпрыгивал на стуле.
«Лихо бьет, — подумал Александр Иванович. — А что? Сидеть вот так, жонглировать палочками, ни о чем не думать. Тем более барабанщиком я уже был…»
Сашка, адмирал, Арбуз и барабан
Все началось с барабана. У Тольки Арбузова приключилась беда: потерял хлебную карточку. Я, Володька Вахрушев и Толька забрались на чердак нашего дома и держали военный совет. Толька не участвовал в совете. Он сидел в стороне и строгал какую‑то палку. Положение у нас было аховое: две карточки по триста граммов. Итого, шестьсот на троих. Правда, после поездки к Володькиной тетке в деревню еще оставалось полмешка картошки и с ведро моркови. Но все равно харч не тот, когда нет горбушки.
— Ну, что ты, Арбуз, все время варежку разеваешь? То пятерку посеял, теперь… — Володька сплюнул сквозь редкие зубы. — Тоже мне иждивенец.
А мне было жалко Арбуза. Я как мог изобразил на своем лице негодование и строго спросил:
— Где шатался‑то хоть?
— Возле Красных казарм, — буркнул Арбуз.
— Чего тебя туда понесло?
— Связисты на фронт уходили… С музыкой…
— А ты, значит, варежку разинул?
— Ничего я не разинул… Там добра всякого по двору раскидано. Валька с Банного переулка двадцать штук гильз набрал.
Что за человек этот Арбуз! На него кричат, а он сопит, хоть бы когда обиделся; щеки круглые, глаза круглые, уши и те круглые, ну чистый Арбуз.
— Ладно, хватит болтать! — Володька Вахрушев снова цыкнул сквозь редкие зубы. — Где гильзы конопатил, там и карточку посеял. Айда к казармам!
Володька у нас старший. Тут уж никуда не денешься. И во дворе у него авторитет — со старухами и с теми договориться может. А у нас их полный дом. Мужики на фронте, они и командуют. И еще почему ходит в авторитете Володька: дед его был партизаном, когда еще Колчака били, а отец сейчас танкист, три ордена имеет, газета о нем писала.
До Красных казарм от нашего дома рукой подать. Ворота приоткрыты. Часового нет. Тишина. То солдаты пели: «Дальневосточная, даешь отпор…» Теперь тишина.
Долго мы бродили по пустынному, вытоптанному двору. Гильзы, видать, уже собрали другие пацаны. Володька нашел только крышку от котелка, а я трубку от противогаза. Находки мы забросили в крапиву. На что они нам! И вдруг откуда‑то из‑за угла Арбуз крикнул не своим голосом: «Бра — тцы!.. Сю — да — а!..»
Мы с Володькой бросились на крик. Арбуза мы нашли в конце двора за длинным каменным сараем. Он сидел на корточках перед большим барабаном:
— Видали, что я нашел! Сделаем палки — и будь здоров!
![Камешки на ладони [журнал «Наш современник», 1990, № 6]](/storage/book-covers/a8/a894e9dfa835c638eeb9ba7e592b34226a6720c4.jpg)
