В мировой истории было четыре великих века: век Перикла, век Августа, век Льва X и век Людовика XIV.
Век Перикла породил Мильтиада, Леонида, Фемистокла, Аристида, Павсания, Алкивиада, Софокла, Еврипида, Фидия, Аристофана, Зевксиса, Паррасия, Сократа, Диогена, Геродота и Ксенофонта.
Век Августа: Суллу, Цицерона, Цезаря, Лукреция, Катулла, Вергилия, Горация, Проперция, Овидия, Тибулла и Катона, Саллюстия, Корнелия Непота, Диодора Сицилийского, Тита Ливия, Дионисия Галикарнасского, Сципиона Африканского и Витрувия.
Век Льва X: Гвиччардини, Макиавелли, Паоло Джовио, Ариосто, Микеланджело, Рафаэля, Тициана и Галилея.
Век Людовика XIV: Ришелье, Монморанси, Мазарини, Жана Барта, Люксембурга, Конде, Тюренна, Турвиля, Катина, Лувуа, Виллара, Корнеля, Декарта, Мезре, Ларошфуко, Бейля, Мольера, Лафонтена, Лебрена, Перро, Жирардона, Боссюэ, Мальбранша, Пюже, Расина, Буало, Люлли, г-жу де Севинье, Фонтенеля, Фенелона, Жана Батиста Руссо, Роллена, Шольё, Миньяра и Кино.
Из этих четырех веков мы избрали для показа нашим читателям, не смеем сказать самый благородный, самый прекрасный и самый великий, хотя именно так мы полагаем, но ближайший к нашему времени и потому, как нам кажется, представляющий для нас наибольший интерес.
Теперь создан новый способ писать историю; мемуары частных лиц ввели нас в личную жизнь богов нашей монархии, и мы увидели, что, подобно богам античности, эти боги, помимо невероятного величия, имеют еще и множество мелких слабостей и что, ослепительные издали, эти боги теряют часть своего блеска, если удается проникнуть в тень, которую они отбрасывают. Короче, подобно тем судьям подземного царства, перед которыми представали в древности мертвые фараоны и которые, увенчав их плющом и отняв у них скипетр и царскую мантию, выносили суждение, достойны они погребения или нет, мы, в свой черед, верша суд справедливо или же впадая в гнев, отнимем корону, скипетр и мантию у мертвых королей, а порой даже и у королей живых, и вынесем им тот окончательный приговор трех древних судей, который есть не что иное, как приговор потомства.
Возможно, один лишь Людовик XIV избежал еще такого суда. Чересчур превознесенный льстецами-монархистами и чересчур приниженный хулителями-революционерами, провозглашенный непогрешимым одними и обвиненный в отсутствии всяких добродетелей другими, ни один король не подвергался после своей смерти более противоречивым оценкам, и никому, погруженному в смертный сон после самого долгого царствования на свете, не приходилось слышать — если только в гробнице бывает эхо — гула более низкой лести и более гнусной клеветы.
Ну что ж! Речь идет о том, чтобы этот бог, которого вознесли на облака, этот труп, который выставили на всеобщее поругание, был возвращен теперь на принадлежащее ему место. Мы пишем не восторженное похвальное слово и не обличительный памфлет, а портрет человека во всех порах его жизни — от несчастного детства до жалкой старости, проходя через все стадии радости и горя, любви и ненависти, слабости и величия, составившие эту жизнь, исключительную как своей темной, так и своей светлой сторонами. Людовик XIV, которого мы покажем, это бог для мира, король для Европы, герой для Франции, мужчина для любовниц; и мы уверены, что из этой поверки он выйдет в большей степени подлинным, реальным, осязаемым, человечным и, если так можно выразиться, вылепленным с натуры, чем его когда-либо изображали в исторической науке, живописи или скульптуре. И, возможно, он покажется более великим, когда ему позволят оставаться человеком среди людей и не будут выставлять его богом среди богов.
Да и к тому же, какую свиту блистательнее той, что сопровождала Людовика XIV, могло бы потребовать самое взыскательное божество? Где найти министров, равных Ришелье, Мазарини, Кольберу и Лувуа; полководцев, слава которых затмила бы славу Конде, Тюренна, Люксембурга, Катина́, Бервика и Виллара; моряков, которые боролись бы одновременно с Англией и с океаном, как это делали Дюге-Труэн, Жан Барт и Турвиль; поэтов, говорящих языком Корнеля, Расина и Мольера; нравоучителей, как Паскаль и Лафонтен; и, наконец, таких фавориток, как Лавальер и Фонтанж, как г-жа де Монтеспан и г-жа де Ментенон?
Так вот, бедность ребенка, любовные увлечения юноши, слава героя, гордость короля, упадок старика, слабости отца, смерть христианина — все это предстанет на созданной нами картине, на первом плане которой будут Лувр, Сен-Жермен и Версаль, в полутени — Франция, а на горизонте — Европа, ибо история Людовика XIV не из тех, где восходят от народа к королю, а из тех, где спускаются от короля к народу. Не будем забывать достопамятные слова победителя Голландии, произнесенные им, когда он был на вершине своей славы: «Государство — это я!»
Осмелимся сказать, что написанное таким образом, во всех подробностях, и время от времени вкратце подытоженное посредством широкого взгляда, охватывающего всю картину в целом, жизнеописание Людовика XIV будет иметь всю серьезность истории, всю причудливость романа, всю занимательность мемуаров. И потому, невзирая на наши предыдущие сочинения, а может быть, именно принимая во внимание эти сочинения, мы смело, без всяких колебаний передаем нашу книгу на суд читающей публики, будучи уверены в ее благосклонности и поддержке.
