Я ничего не понимаю... Кажется, назвали мое имя... Что там лепечут эти итальянцы?
— ...Леоне д'оро... Александра Кузнецова...
Мамочки родные, да ведь это я!
Ага, вот по-английски — приз Золотой лев за лучшую женскую роль — Александра Кузнецова, Россия! Так... сейчас бы в обморок от счастья не свалиться... Наверное, я вскочила слишком быстро. Андрей аж отшатнулся.
Сумочка свалилась на пол. Что ж, ее теперь поднимать под креслами? Да пошла она, эта сумочка!
Ну-ка, пустите, господа артисты, режиссеры, операторы и сценаристы, лучшую актрису, ну-ка, дайте пройти победительнице Венецианского кинофестиваля. Да уберите вы ножки, синьора. Мне надо быстрее — еще передумают!
Не теряй голову, Сашка, никто не передумает. Смотри, тебя ждут, на тебя смотрят и восхищаются. Давай, неси себя. Тебе есть что нести. Платье на мне шикарное, но с чужого плеча. Дом модели Нины Риччи мне его, что называется, «любезно предоставил». Ах, ведь догадывались, что я выйду в нем на сцену! Или знали? Неважно!
А платье полупрозрачное, в облипочку, если бы не высокий разрез на юбке, так и шагу бы в нем не сделать. И я двигаюсь чинно, мелкими шажками, рассыпаю улыбки по сторонам.
Почему-то вспомнилось: «Мы шли сквозь грохот канонады, мы смерти смотрели в лицо!..» Аплодисменты действительно грохочут. Но тут не смерти в лицо смотришь, а славе!
И где-то сзади в зале те, кого я обскакала, — Софи Лорен, Катрин Денев, Марон Тэйт, Клаудиа Кардинале... Девчонки, не завидуйте, вы свое еще получите! А сегодня моя очередь!
Только бы не споткнуться на этой лесенке. Только бы не растянуться на виду у всего мира. Нет, проскочила, удалось. Мне все сегодня должно удаваться! Только бы не потерять голову! А как ее тут не потерять, спрашивается?
Марчелло Мастрояни спешит ко мне, улыбается на все тридцать два металло-керамических.
— Белла! Грандиозо! Брависсимо!
Ну, это и я понимаю! Конечно, брависсимо! А ты думал? У тебя сколько этих золотых львов, пальмовых ветвей и оскаров? А у меня — первый!
Ручку целует, жмет, проникновенно глядя в глаза. Это все потом, Марик, подайте мне звереныша... И тут выносят небольшой такой сундучок. Прямо сказочный ларчик какой-то! И теперь я, кроме него, ничего не вижу и не слышу. А ларчик плывет ко мне по воздуху, как синяя птица, и вдруг раскрывается весь, всеми стенками, а там...
Блеск золота на красном шелке.
Крылатый Золотой лев святого Марка.
Похож на поджарую кошку на кряжистых лапах. Серьезный, строгий, а уши человеческие.
И я протягиваю к нему руки, и я беру его, тяжеленького, и поднимаю над головой! Смотрите все! Вот тяжесть моей победы!
Ну, здравствуй!
Дай-ка я поцелую тебя прямо в оскаленную золотую пасть!
Глава 2
Хотите верьте, хотите — нет
...Когда-то молоденький журналист брал у меня интервью, потом напечатал очерк, который назвал «Хотите верьте, хотите — нет». Дурацкое название, если честно. Но к тону очерка имело прямое отношение. Чуть не каждое предложение этот журналистик начинал именно так — «трудно поверить...»
«Кто бы мог подумать, что простая девочка из сибирского поселка нефтяников станет известной театральной актрисой в столице!»
Я и сама порой диву даюсь, ну какой там театр в нашем Пионерском? Жили в бараке — об этом журналистик тогда не посмел, — семья от семьи отгораживалась занавесочкой. По ночам стоял любовный стон целой роты женщин и мужчин. Ну и все остальное тоже вместе — праздники, скандалы, песни и похороны...
Меня жалели. Баловали даже — конфеткой, игрушкой, просто лаской. Я росла без отца, хотя папаш у меня было несчитано: мама моя — женщина сердечная и любвеобильная. Чуть не каждую неделю новый папаша. Вот соседи меня и подкармливали.
Хотя я никогда не голодала — мамка работала в кондитерском цехе. А это для девочки — сладкий рай. Помню, подставляю ладошку, мамка льет из десятилитровой жестянки сгущенное молоко. Так с ладошки и слизываю.
Первый мой артистический опыт — сижу под столом и горланю песню, а кто-то кричит:
— Да выключите радио, уснуть не дают.
Тут все хохотать, потому что меня-то не выключишь. А я любила всяких певиц повторять — Русланову, Пьеху, Великанову, Пугачеву, могла и певцов — Магомаева, Отса, Вуячича...
Потом собрала из пацанов поселковых команду и поставила спектакль «Илья Муромец». Играла там самого Илью. Ни одному мальчишке не доверила. Сами костюмы делали, мечи. Почему «Илья Муромец» — убей, не помню. А все равно — здорово!
А потом... все. Больше ничего театрального.
Ну, на пьянках меня всегда просили задушевную спеть. Я не отказывалась. Пою, а все плачут. Лет до двенадцати так слезу вышибала, а потом что-то надоело. Другие заботы начались. Ухажеры пошли, да таким косяком, хоть сети ставь. Мамка их гоняла, я их гоняла, нет — идут. Стоят под окнами, чего-то канючат:
— Шур, пойдем в кино. Шур, пойдем погуляем. Дрались даже из-за меня. Ну, дурачки, понятно.
А я и сама влюбилась тогда. В учителя рисования. Он был однорукий. Красавец — не описать. Вот он нам рассказывает, какое это плохое искусство абстракционизм, а я на него смотрю и думаю — вырасту, сама ему в любви признаюсь. Он меня совсем покорил, когда руку мыл. Все так ловко получалось. Мелом испачкает и тут же моет.
