Иностранный гость, поставивший себе задачей чутко и любовно отметить «все, что есть здорового в большевистском строе», недавно назвал Луначарского утонченным тепличным растением, впитавшим в себя лучшие соки и западной, и советской культуры. Вежливый гость этот вскользь указывал, что политический авторитет народного комиссара по делам просвещения не может считаться у большевиков общепризнанным. «Но зато все видят в нем тончайшего знатока искусства и одного из первых драматургов нашего времени».
Политическая биография г. Луначарского действительно большого интереса не представляет. По-видимому, в последние годы утонченный большевистский эстет совсем отошел от активной политики. Выпустил он, правда, книгу под названием «Революционные силуэты». Книга эта вся состоит из комплиментов, отличающихся необыкновенной меткостью и психологическим углублением. Приведу, например, почти наудачу две строки из характеристики Троцкого: «О Троцком принято говорить, что он честолюбив. Это, конечно, совершенный вздор» (стр. 29). В этюде о Зиновьеве автор «Революционных силуэтов» не менее проницательно отметил черты стыдливой âme slave{1}, черты, родственные облику Пьера Безухова: «Сам по себе Зиновьев, — пишет г. Луначарский, — человек чрезвычайно гуманный и исключительно добрый, высоко интеллигентный, но он словно немножко стыдится таких свойств» (стр. 34). Самые же горячие комплименты автор естественно приберег для «чарующей, ни с чем другим несравнимой, подлинно социалистически высокой личности Владимира Ильича», его «аль-фреско колоссальной фигуре, в моральном аспекте решительно не имеющей себе равных». Все в Ленине нравилось г. Луначарскому: «Его гнев тоже необыкновенно мил. Несмотря на то, что от грозы его, действительно, в последнее время могли гибнуть десятки людей, а может быть, и сотни, он всегда господствует над своим негодованием, и оно имеет почти шутливую форму. Этот гром, «как бы резвяся и играя, грохочет в небе голубом» (стр. 13). Полагаю, что на этом изображении Ленина, который так необыкновенно мило, в почти шутливой форме, резвяся и играя, умел губить десятки и сотни людей, можно оставить политическую характеристику г. Луначарского. Да в ней собственно и надобности нет: ведь главная прелесть тепличного растения, как сказано, заключается в его драматическом творчестве.
В бытовой, революционной пьесе г. Луначарского «Канцлер и слесарь» одним из действующих лиц является граф Лео Дорнбах фон Турау, «блестящий кавалерийский офицер», о котором автор кратко сообщает: «В его лице и движениях есть какая-то гармония, превышающая ладность чисто военной выправки». Граф Лео страстно влюблен в графиню Лару. Они встречаются в военное время, на балу в доме канцлера Нордландии. На этом великосветском балу высшее нордландское общество предается веселью, не думая о войне, о страданиях бедняков и о надвигающейся (в последней картине пьесы) коммунистической революции. Все гости очень несимпатичны. Особенно несимпатичен граф Леопольд фон Гаторн, человек, исполненный аристократических предрассудков. Он так прямо о себе и говорит: «Я должен чувствовать голубую кровь... Манеры... Mалейшая вульгарность — очарование исчезло». На это другой гость канцлера, некий Кеппен, ехидно инсинуирует: «Ну, графиня Митси, твоя очаровательная супруга, хотя и аристократка, даже не с голубой, а с индиговой кровью, держится как сверхкокотка» Граф Леопольд, однако, парирует намек: «Ах, у тебя нет чутья, — говорит он Кеппену. — Когда женщина, понимаешь, умеет носить платье, парижские туалеты, то она может позволить себе хоть перекинуть шлейф через плечо... Это жанр, который, в единственном экземпляре, столь необходим большому свету столицы». И действительно, графиня Митси, за которой ухаживает «шикарный флигель-адъютант, гремящий саблей и шпорами», — очень шикарная женщина. «Боже мой, как мне хочется танцевать! — восклицает она на том же балу у канцлера. — Не наши надоевшие танцы, не танго даже, а безумие любви перед глазами смерти. Вот! Чтобы сидела смерть с пустыми глазами, а мне, обнаженной, объяснять бы ей без слов, что такое упоение страсти... Радефи, сыграйте какой-нибудь сверхдемонический вальс». Радефи играет сверхдемонический вальс. Митси танцует «страстный и несколько разнузданный танец». Великосветские гости канцлера в полном восторге. Один из них даже хватает графиню Митси в объятия и целует ее с криком: «Как она великолепна!» Сама графиня Митси тоже очень довольна: «Уверяю вас, — кокетливо говорит она гостям, — я никогда не испытывала столько сладострастия в другие моменты, как в моменты удачного танца». «О, это заметно, — отвечает граф Лео, — я бы сказал, что в вашем танце вы как-то изумительно приближаете к себе каждого, кто на вас смотрит». «До вакхической интимности», — вставляет один офицер. «До своеобразного обладания, — добавляет другой. — У вас есть один или два жеста, которые в этом отношении шедевр». Графиня Митси тотчас с полной готовностью показывает «один или два жеста». Все высшее общество аплодирует. Но как раз в эту минуту входит хозяин. «Извиняюсь, господа», — говорит высшему обществу канцлер. Оказывается, нордландская армия отступила, «оставив на поле битвы 30 тысяч нордландских юношей».