Ложь об Освенциме

Опустошительное воздействие пропаганды осложняет для людей, в том числе и благожелательно настроенных, осознание и обсуждение подлинных процессов настоящего времени. Она уже в течение последних лет Первой мировой войны и после нее создавала сложности для нас.

«В мае 1945 года, через немного дней после крушения, у меня состоялся примечательный разговор с одним видным представителем противоположной стороны. Он представился мне как университетский профессор своей страны, который хотел побеседовать со мной об исторических основах войны. Между нами состоялась беседа высокого уровня. Внезапно он остановился, показал на листовки, которые лежали передо мной на столе, те, которыми нас буквально затопили в первые дни осле капитуляции, и которые касались преимущественно ужасов концлагерей. «И что Вы скажете об этом?», спросил он меня. Я ответил: «Орадур и Бухенвальд? В моем случае Вы ломитесь в открытые двери. Я адвокат и осуждаю несправедливость, где бы я с ней ни сталкивался, но больше всего однако, если она происходит на нашей стороне. Тем не менее, я умею делать различие между фактами и политическим употреблением, в котором их используют. Я знаю, что такое пропаганда ужасов. Я прочитал все публикации Ваших специалистов об этом вопросе после Первой мировой войны, работы бюро лорда Нортклиффа, книгу французского министра финансов Клотца «От войны к миру», в которой он изображает, как изобрели сказку об отрубленных детских руках и какую пользу извлекли из этого, просветительские статьи журнала «Crapouillot», которые сравнивали пропаганду ужасов 1870 с пропагандой измышлений о зверствах 1914-18, и, наконец, классическую книгу Понсонби: «Ложь на войне». Там разоблачается, что уже в прежней войне были журналы, в которых с помощью фотомонтажа с куклами представляли горы трупов. Эти картинки потом распределялись. При этом подписи к ним не было. Ее позже добавляли по телефону из пропагандистского центра по мере необходимости».

При этом я вытащил одну из листовок, которая изображала якобы горы трупов из концлагерей, и показал ее моему посетителю, который рассматривал меня с озадаченным видом. Я продолжал: «Я не могу вообразить, что на этой войне, на которой все оружие стало настолько совершенным, стали бы пренебрегать этим духовным ядовитым оружием, сыгравшим столь решающую роль в Первой мировой войне. Больше того, я знаю это! Я в течение последних месяцев перед крушением ежедневно читал иностранную прессу. Там из одного центрального ведомства сообщалось о немецких ужасах. Это происходило по определенному циклу. Там одна оккупированная территория сменяла другую, сегодня Франция, завтра Норвегия, потом Бельгия, Дания, Голландия, Греция, Югославия и Чехословакия. Сначала это были сотни мертвецов в концентрационных лагерях, потом, когда спустя шесть недель снова упоминалась та же страна, уже тысячи, затем десятки, потом даже сотни тысяч. Тысячи, потом десятки, затем даже сотни тысяч. Тогда я подумал: Все же, до миллиона эта инфляция чисел не может дойти!»

Тут я взял другую листовку: «Здесь у Вас уже миллион!» Тогда мой посетитель взорвался: «Я вижу, что попал к компетентному человеку. Теперь и я тоже хочу сказать, кто я такой. Я не университетский профессор. Я из того центра, о котором Вы говорили. В течение месяцев я занимаюсь тем, что Вы правильно изобразили: пропагандой ужасов — и с ее помощью мы одержали полную победу». Я ответил: «Я знаю, и теперь Вы должны прекратить!» Он возразил: «Нет, теперь мы только начнем по-настоящему! Мы продолжим эту пропаганду ужасов, мы усилим ее, до тех пор, пока никто не станет больше воспринимать ни одно доброе слово о немцах, пока не будет разрушены все симпатии, которые были у них в других странах, и пока немцы сами не запутаются так, что они больше не будут знать, что они делают!» Я закончил беседу: «Тогда Вы возьмете на себя очень большую ответственность!»

Взято из книги ПРОФЕССОРА ДОКТОРА ФРИДРИХА ГРИММА: "Политическое правосудие — болезнь нашего времени", издательство K. В. Шутц КГ, Пройссиш-Ольдендорф

«Продолжайте, все же, ради Бога заниматься порнографией и борьбой против одичания нравов, но не вмешивайтесь в политику. И вообще, что должно значить это занятие прошлым. Ведь Вы же вовсе не хотите оправдывать национал-социализм или отрицать преступления прошлого?»

Такие заклинающие призывы исходили от очень хороших друзей, после того, как я впервые связал слово Освенцим и пропаганду ужасов. И один честно озабоченный священник писал: «Я должен сказать, что меня немного пугает Ваш поворот в сторону политического правого радикализма. Но я сохраняю свою привязанность к Вам, так как я Вас знаю».

Меня обрадовало такое доверие. Но я испугался констатации того, что любое выступление за правду и справедливость приравнивается в Германии к политическому правому радикализму. Да, как охотно я оставил бы в покое прошлое, если бы все стороны обещали взаимное прощение и забвение, как происходило в мирном договоре после Тридцатилетней войны. Ничего нельзя было больше трогать и никого преследовать. Поистине, героическое характерное достижение в духе Христа! Как, однако, обстоит дело теперь? Где прощение, где забвение, где излечение? Только с немецкой стороны, особенно со стороны изгнанников, снова и снова предложенные и подтвержденные действиями. Но что делает противоположная сторона?