Тише, тише совлекайте
с древних идолов одежды.
Слишком долго мы молились,
не забудьте прошлый свет.
Константин Бальмонт
1
Говорят, частые погружения в историю — верный признак надвинувшейся старости. Похоже, так и есть. Эти приступы любви к утраченной простоте естественная реакция на новые сложности, которые сыплются, как из рога изобилия, и выглядят непреодолимыми.
Усталость наваливается ватными глыбами, но их много, этих пушистых и вроде бы невесомых глыб, их миллионы кубометров, и постепенно они выдавливают из человека волю к сопротивлению, волю думать и шевелиться в соответствии с задуманным. Вот и ощущаю себя интеллектронной игрушкой в упаковке собственной усталости, или собственного безволия, или черт-те чего иного, неименованного и оттого вдвойне удушающего.
Я всеми силами стараюсь пришпорить себя неизбежным позором, насмешкой и прочими моральными стимулами, но выходит истинное не то, ибо я хорошо помню, что стимул — это просто заостренная палка, коей древние греки изволили понукать баранов. Настоящая усталость — когда не только не можешь размахивать стимулом, но и не способен принимать его уколы как должное, когда тебе отказывает элементарная чувствительность.
А она отказывает в самый неподходящий момент, и наверняка только мне. Этому Анту в соседней капсуле, небось, ничего не отказывает. И он добьет меня несколькими изящными пинками и будет носиться со своей липовой победой, победой над человеком, заваленным миллионом кубометров пушистых глыб.
Боюсь, надвигается приступ клаустрофобии, какие-то импульсы в палеокортексе призывают отыскать тяжеленную дубину и разгромить мое логово, начиненное чудесами разума. Это — самое поганое в жизни гипершахматиста: впасть в комплекс заключенного, осознать свою отгороженность, вырванность из мира. После волны таких ощущений положено сойти с дистанции, уступить место в капсуле кому-то более удачливому и спокойному. Но вся штука в простеньком вопросе — как, собственно, дожить до указанного после, до той свободы, которая всегда мерещится за очередной партией и которая всегда воплощается в новом многочасовом заточении, в колючей проволоке бесконечной сетки вариантов и решений, оставляющей все меньшее пространство для настоящей жизни…
Самый подходящий момент для философствований — лучшего найти не сумел! Я же загнан в цейтнот, и он четвертое и самое опасное измерение моей маленькой капсулы. Ант мастерски загнал меня в цейтнот, и, похоже, именно это сжатие по четвертой координате задушит меня наилучшим образом.
Надо немедленно принимать какое-то решение — какое угодно, пусть глупое, но решение, выводящее за черту кризиса. Иначе я захлебнусь в потоках рассуждений о ватных глыбах и стальной выдержке Анта, расстреляю себя щелчками самобичевания. И тогда — конец, проигрыш не только этой партии и всего матча, но вообще конец, потому что я навсегда отрежу дорогу к этой капсуле и останусь жить лишь как набор импульсов в памяти фигур.
Но в глазах какая-то муть — дисплей вытанцовывает одну бессмысленную конфигурацию за другой, пульт связи взбесился, все оставшееся войско услужливо лезет со своими советами. А мне вроде бы наплевать на советы, я сижу себе, автоматически регистрирую нарастающую безнадежность позиции и погружаюсь в самооценку и еще глубже — в ностальгию по старым добрым и, в общем-то, неизвестным мне эпохам.
А ведь и вправду трудно найти другое время для размышлений. В другое время нет времени — таков главный фокус моей жизни…
2
Не понимаю, на что он рассчитывает. По-моему, он просто перегрелся. Предоставил бы мне завершать эту партию. У людей страшное самомнение — даже падая от усталости, они продолжают борьбу. У них чисто дикарская привычка работать на износ. А зачем?
До чего же надоела эта глупейшая сегрегация. Мощность моего координатора на порядок выше, не говоря уж о темпе принятия решений. Всем и каждому ясно, что я, как и любой другой шахматный король, могу провести партию ничуть не слабей человека. Более того, дилетантское вмешательство этих биологических автоматов чаще всего портит прекрасные композиции, разрушает целые симфонии погрома неприятеля.
Конечно, королей периодически обвиняют в излишнем инстинкте самосохранения, в придании себе абсолютной ценности. Но это же естественно, клянусь Высящимся! Испокон веков принцип максимальной безопасности собственного короля и максимальной угрозы королю противника был ведущим законом шахматной политики. И только ли шахматной… В правилах игры прямо так и сказано — я ни при каких условиях не могу подставляться под удар. И вполне разумно, что минимум угроз жестко введен в мою программу, и именно этот минимум стараются реализовать остальные пятнадцать фигур. Мы играем на уничтожение сил противника и стараемся сберечь собственные — разве не здесь заключена важнейшая мудрость жизни? В конце концов, это очень человеческое качество — достигать собственного процветания, подавляя сопротивление враждебных сил. И мы успешно покоряем четырехмерный мир из шестидесяти четырех клеток пространства и восьми часов отведенного нам времени, мы, впитавшие в себя лучшие традиции человеческой философии…
