Об этой книге и об нас
(Предисловие)
Здесь собраны работы лефов, т. е. работников левого фронта искусств, за два последних года — по вопросу специально о литературе документа-факта. Только вводные статьи во всех разделах написаны заново. Для нас самих — это итог, это лицо нашей литературной группы на последнем производственном этапе.
Но не в этом главная задача книги.
Главное — мы хотим быть полезны нашему советскому писательскому молодняку, искренно считающему себя литературным винтиком социалистического строительства, но попадающему по неопытности в плен негодных и чужих литературных приемов. Мы хотим предостеречь его от бессмысленного подражания отжившим формам литературного мастерства, направив его мысль на поиски своих особенных писательских путей, органически вытекающих из потребностей революционной эпохи. Мы вскрываем классовый характер практикуемых литературных жанров.
Отвращая от литературы праздной выдумки, преподносимой под флагом заповедного и раз навсегда мистически предначертанного «художества», мы всячески обращаем внимание наших товарищей на новую, пробивающую уже себе дорогу литературу — литературу не наивного и лживого правдоподобия, а самой всамделишной и максимально точно высказанной правды.
К сожалению, мы не можем еще дать сейчас прямого руководства к этой литературе, так как главные наши усилия за эти годы были направлены в сторону разоблачения «художественных» мертвецов, но новая документальная литература уже дает возможность сделать основные методические выводы — к характеру фиксации и освещения факта. Выводы эти и намечаются в статьях «Писательская памятка» и «Биография вещи».
В статье «Литература жизнестроения» делается необходимый исторический пробег по русской литературе — под знаком функционального, т. е. условно-утилитарного, изображения выдвигаемых приемов, соотносительно месту и времени.
Статья «Новый Лев Толстой» ставит вопрос о коллективном «осознавателе» строительства наших дней — газете.
В рубрике «Эпигоны художества» вскрывается несоответствие беллетристического жанра задачам новой действительности.
В рубрике «Живое и мертвое» мы пробуем поставить на ноги запутанный отдельными литературными группами вопрос — о подлинном, т. е. всегда документальном, а не вольно-измышленном, «живом человеке».
Рубрика «Как и на чем учиться» — это о пресловутой учебе у классиков.
Рубрика «Лицом к газете» — для рабкора, совращаемого на избитую дорожку обманно-художественного «творчества».
В последней рубрике — «К новому» — представлена только часть тех элементов нового изобразительства, которые мы считаем нужным культивировать в наше время и которые мы сами же успели зафиксировать в литературной суматохе наших дней. Здесь отмечаются работы лефов и не лефов в области фактической литературы; здесь же прощупываются вопросы новых технических средств и новых, целесообразных подходов.
Мы не скрываем сравнительной недостаточности этой последней нашей рубрики, и мы считаем, что задача мыслимого заполнения ее — задача следующей нашей книги.
В заключительной статье «Продолжение следует» делается первая наметка будущей работы фактовика-писателя.
На очереди перед нами — вопросы: вопрос об уточнении методики и техники литературы факта; вопрос о синтетическом, но и условном в пределах времени литературном жанре; а главное, может быть — вопрос о переорганизации самой работы по литературе документа на началах разделения труда тт. специалистов, производственно заинтересованных в запечатлении вечно изменчивой биографии вещи.
Эта работа, думается, и создаст наше лицо на следующем рабочем этапе.
Леф
Н. Чужак. Писательская памятка
Что нужно знать каждому молодому писателю
Была когда-то «Солдатская памятка», которую усердно распространяли большевики. Сейчас приходится распространять «Писательскую памятку». Что нужно знать каждому рабкору и советскому писателю?
Всегда было так, что когда выступала впервые в истории какая-нибудь новая общественная группа, а тем более новый класс, их охватывала на известное время как бы строительская лихорадка. Люди с упоением принимались переделывать лицо земли по образу и подобию своих представлений о социальной правде, и самая литература этих людей приобретала характер земляной, упрямо актуальный, действенный. Менялось социальное назначение литературы; классово заострялась целевая установка писателя; увязывалось с непосредственными злобами творимого дня каждое произведение; изобреталась, говоря условно, максимально ударяющая в цель, революционная форма. (Условно потому, что ни текучесть форм, ни их преемственность, ни кажущаяся перебрасываемость их из эпохи в эпоху — этим совсем не отрицаются.) Вот то, что мы, лефы, называем литературой становления (т. е. процесса становления) новой культуры, жизнестроения тож, и что на языке разных эпох и критиков всегда носило разные, отнюдь не более точные, наименования.
Совсем иначе чувствуют себя общественная группа или класс, когда они прочно обставятся на земле, закончат устроительскую свою миссию и мирно вообще стабилизуются, еще не слыша приближения насменного хозяина и режиссера новой жизни. Ясно, что печатью большой отображательской успокоенности (классицизм), прославления разумно сущего задним числом (натурализм) и откровенного отрыва от конкретной злобы дня (монументальный реализм) отмечено и все искусство этих классов. В частности — литература. То, что вчера еще звучало очень временно и утилитарно-подсобно (как памфлет, как надпись, как текучий фельетон), отныне утверждается как безусловная, большая форма, презирающая «малый жанр» и явно претендующая на права гегемона. Это и есть литература стабилизации, как бы точнее ее ни называли. Критики приписывают ей цели жизнепознания, но как же познавать действительность по «зеркалу», которое всегда чуть-чуть кривое?
