К концу двадцать шестого столетия мощный поток науки начал ослабевать. Тысячелетняя череда открытий, сформировавшая мир, иссякла. Все было открыто. Одна за другой великие мечты прошлого стали реальностью.
Все было полностью механизировано – исчезли даже машины. Скрытые под землей и в стенах городов совершенные механизмы незаметно служили людям. Молчаливые роботы обслуживали своих создателей так незаметно и ненавязчиво, что их присутствие было естественно, как рассвет.
Но в области чистой науки оставалось достаточно белых пятен, и астрономам, которых не сдерживали больше рамки Земли, хватило бы работы на сотни лет. Но естественные науки и искусства перестали быть главной заботой человечества. К 2600 году лучшие умы не стоило искать в лабораториях.
Выдающимися людьми мира становились артисты и философы, законодатели и государственные деятели. Инженеры и великие изобретатели остались в прошлом. Они сделали свою работу так хорошо, что стали не нужны, как лекари, врачевавшие давно исчезнувшие болезни.
Через пять столетий стрелка маятника качнулась назад.
Вид из мастерской был потрясающим. Длинное изогнутое помещение студии находилось на высоте двух миль от основания Центральной башни. Пять гигантских зданий теснились внизу. Их металлические стены переливались всеми цветами радуги, отражая лучи восходящего солнца. Еще ниже простирались поля автоматизированных ферм, скрываясь в дымке горизонта. Но эта красота сегодня не трогала Ричарда Пейтона II, с озабоченным видом расхаживавшего среди огромных глыб синтетического мрамора.
Огромные камни буквально загромоздили студию. В основном это были грубо вырубленные кубы, но некоторые уже приобретали форму животных, людей и абстрактных фигур, название которым не сумел бы придумать ни один геометр.
Сын архитектора пристроился на десятитонном алмазном блоке – самом большом из когда-либо синтезированных – и недружелюбно поглядывал на своего знаменитого родителя.
– Я не стал бы возражать, продлись твое ничегонеделание как угодно долго, – раздраженно заметил Ричард Пейтон II. – Некоторые преуспели в подобном занятии, и в целом это делает мир интереснее. Но твое желание стать инженером для меня непостижимо.
Да, я знаю, мы сами разрешили тебе выбрать технологию как основной предмет, но уж никак не думали, что ты отнесешься к этому так серьезно. В твоем возрасте я увлекался ботаникой, но не настолько же, чтобы это стало делом жизни. Неужели профессор Чандр Линг подкинул тебе эту идею?
Ричард Пейтон III покраснел:
– А если и он? Я знаю, в чем мое призвание, и он согласен со мной. Ты же читал его отзыв.
Художник помахал листами бумаги, которые держал большим и указательным пальцами, как некое мерзкое насекомое.
– Я прочел, – сказал он мрачно. – «…проявляет незаурядные способности в области техники, проведены оригинальные субэлектронные исследования», и так далее, и тому подобное. О Господи, я думал, человечество отыграло в эти игрушки столетия назад. Ты хочешь стать первоклассным механиком и возиться с испорченными роботами? Вряд ли это подходящее занятие для моего сына, не говоря уже о том, что ты еще и внук члена Мирового совета.
– Я бы не хотел впутывать в это дедушку, – раздраженно ответил Ричард Пейтон III. – То, что он был политиком, не помешало тебе стать скульптором. Чего же ты ждешь от меня?
Импозантная золотистая бородка отца угрожающе ощетинилась.
– Мне безразлично, чем ты занимаешься, до тех пор, пока этим можно гордиться. Но откуда эта мания к железкам? У нас есть все необходимые машины. Роботы достигли совершенства уже пятьсот лет назад, космические корабли тоже мало изменились с тех пор. Системе коммуникаций, полагаю, около восьмисот лет. Зачем же менять то, что и так совершенно?
– Премилое заявление, – воскликнул молодой человек. – Художник-фантаст утверждает, что все совершенно. Мне стыдно за тебя, папа.
– Не придирайся к словам. Ты прекрасно понял, о чем я говорю. Наши предки создали машины, которые обеспечивают нас всем. Разумеется, некоторые из них могли бы быть эффективнее. Но есть ли в этом необходимость? Можешь ты назвать хоть одно изобретение, необходимое сегодня миру?
Ричард Пейтон III вздохнул.
– Послушай, папа, – терпеливо начал он. – Я знаю историю не хуже техники. Двенадцать веков назад некоторые люди уже заявляли, что все открыто. А тогда еще не было даже электричества, не говоря уж о самолетах и космонавтике. Они просто не видели перспективы в будущем – их умы были прикованы к настоящему.
То же самое происходит и теперь. Пятьсот лет мир живет прошлым. Я готов признать, что некоторые направления развития исчерпаны, но существуют десятки других, даже не начатых.
В мире техники застой. Конечно, это не-те мрачные времена, мы ничего не забыли. Но топчемся на месте. Взять, к примеру, космические путешествия. Девятьсот лет назад мы добрались до Плутона. И где мы сейчас? Все еще на Плутоне! Когда же мы соберемся пересечь межзвездное пространство?
– Кому нужны эти звезды, в конце концов?
На лице юноши появилось раздражение, и он спрыгнул с алмазного блока.
– В наши дни задавать такие вопросы?! Тысячу лет назад люди говорили: «Кому нужна эта Луна?» Конечно, сейчас это кажется невероятным, но все это есть в древних книгах. Сейчас до Луны сорок пять минут лету, и люди вроде Хорна Джонсона работают на Земле, а живут в Плато-сити.
