В тесной башке Леста своих мыслей не было, были только недоумения и невнятные воспоминания о былом. Былое — это то, что не с ним, а с теми, кто был до Леста. Их много было, всех не упомнишь, башка маловата. Одни жили в лесу — это такой большой сквер, другие в озере — это вроде фонтана, но каскад в нём выключен, хотя вода не спущена. Ещё были домовые, которые, как и Лест, жили в домах, но на Леста ничуть не походили, а скорей на крыс или, что уже вовсе неприлично, на людей. И, конечно, были тролли; они и сейчас живут под мостом, всё, что Лест помнит, он узнал от них.
Тролли, болтуны известные, говорили, что прежние и сейчас где-то есть, но в городе, где жил Лест, они не встречаются. В городе, кроме Леста и троллей обитает ещё всякая бессловесная мелочь: крысы, гремлины, кошки и прочая шелупень. Все они кормятся около людей. Лест презирал их за это и внимания старался не обращать. Люди — иное дело, город выстроили они, так что, хочешь — не хочешь, а внимание на них обратишь.
Люди, как и Лест, живут в домах, но не просто так, а в особых отнорках, которые называются квартирами. Лест в квартиры даже не заглядывал — брезговал. Жил на чердаке, в подвале, а больше всего — на лестнице. Потому и звался Лестом.
Ещё в доме был лифт, да и не один, а по одному на каждый подъезд. Во всяком случае, так казалось на первый взгляд. Лифт штука шумливая, но смысла в его рычании ещё меньше, чем в кошачьем мяве. Лифт как бы живой, но не совсем, он вроде плесени, а верней — глиста. Только глисты внутри человека живут, а лифт снаружи. Но также точно здоровье сосёт, и потому народ в городе, тот, что на лифте ездит, подвержен всяким хворям.
Предки, о которых рассказывали тролли, были очень разными, и каждый имел свои дела и заботы. Леший лес оберегал и играл с соседями в карты на зайцев и белок. Полевик хранил межу и сражался с зерновой молью. Водяной рыбой заведовал и командовал утопленницами. А то, оставь их без присмотра, избалуются вконец. У домового — так целое хозяйство, и в доме, и во дворе. Прежде дома были маленькие, и приходилось следить, чтобы лифт там не завёлся. Во дворе, кроме крыс, немало всякого скота по стойлам, за всеми пригляд нужен. Конюшня тоже в ведении домового, он лошадям гривы расчёсывает, а которая не ко двору пришлась, напротив, в колтун запутает, хоть ножницами выстригай. Банники и овинники, кикиморы и шишиги — все при деле состоят. А у Леста — какие дела? Никаких у него дел, никчемушный он.
Днём Лест по большей части спал, ночью таращил глаза, скрипел каменными ступенями, тени пускал и шорохи. Зачем? А кто его знает. Иной раз заставлял пустой лифт ездить с этажа на этаж, громко хлопать дверями. Люди просыпаются, недовольно бормочут: «И кого принесло среди ночи?» А никого не принесло, это Лест скучает.
Люди в квартирах живут разные. Одни как головешки, долго тлеют, а как дотлел — и нет его. Другие запоминаются, кто плохим, кто хорошим. Откуда Лест про головешки знает, он и сам не может сказать. Может, подслушал где… Рядом с людьми жить, и не такого наслушаешься.
Квартира на шестом этаже чаще других не даёт соседям спать, хотя всего-то там обитает три человека, а гостей не бывает вовсе. Но старший из жильцов чуть не каждый день приходит в свой отнорок качаясь, после чего начинается то, что люди называют безобразиями. Мужчина рычит и орёт невнятно, наподобие лифта, женщина плачет и кричит: «Караул!» — мальчишка… прежде тоже плакал, теперь молчит. Но и он в безобразиях участвует.
Грохает дверь, мальчишка в одних трусах выскакивает на лестничную площадку. Перепрыгивая через две ступеньки, бежит вниз. Следом вываливается отец. Он в драных трениках и майке. На ногах тяжеленные ботинки, какие выдают заводским для работы в горячих цехах. А у него и нет других, он в этих всегда ходит. В руке кухонный нож, чего прежде, кажется, не бывало.
— Убью, стервеца! — загрохотал по ступенькам вслед за сыном.
Мальчишку ему не догнать, но ведь на улице холодно. Ещё не зима, но порядком примораживает, и в воздухе порой кружат первые снежинки. А мальчишка босиком и в одних трусиках.
— Убивают! — мамаша тоже объявляется на лестнице. На ней ситцевый халатик и шлёпанцы. Жидкие волосы всклочены, глаз заплыл, грозовая опухоль расплывается на пол-лица. — Спасите, убивают!
Соседи привыкли к таким вещам и носа наружу не высунут. А знали бы, что мужик сегодня при ноже, так, тем более, никто бы не пошевелился. Своя шкура дороже.
А Лесту что? У него шкуры нет, ему дрожать не за что. Зато мальчишке на улицу нельзя. И Лест, стряхнув оцепенение, разворачивает каменную лестницу задом наперёд.
Теперь мальчишка бежит наверх и встречается с разъярённым отцом почти что нос к носу. Вот только между ними лестничный пролёт, все шесть этажей, или сколько их осталось. Угодно, сигай вниз головой, если она у тебя ещё меньше, чем у Леста.
Мужчина хрипит матерно и, развернувшись, бежит наверх. Нож по-прежнему зажат в кулаке.
А ведь оттуда, путаясь в шлёпанцах, спускается мамашка. Как бы муженёк сдуру не прирезал её.
Бетонные ступени со скрипом проворачиваются под шлёпанцами. Теперь женщина станет бегать кругами: три этажа вверх, три вниз. Прекрасная штука: лестничная площадка, и оба марша ведут только наверх. В жилых домах так умеет делать один Лест. Квартиры на площадках безответны: кричи, звони, молоти кулаками — за дверями никого нет.
