От «Гималаев» до «Сухаревки»
Владимир Ильич любил горы. В юности, во время лодочных походов, он и его приятели с азартом карабкались на высоченный крутой берег Волги, откуда открывалась такая потрясающая панорама, как говорил позднее сам Ленин, такая «необъятная ширь», что казалось, будто и самой России нет ни конца, ни края.
А в сибирской ссылке, в Шушенском, настоящие горы всегда стояли перед его глазами. «На горизонте, — писал он матери, — Саянские горы или отроги их; некоторые совсем белые... Значит, и по части художественности кое-что есть, и я недаром сочинял еще в Красноярске стихи: "В Шуше, у подножья Саяна..."»1 Но горы только начинались в 50 верстах от Шушенского, и удаляться от места ссылки столь далеко было недозволенно.
В эмиграции, в Швейцарии, Ленин многократно взбирался на доступные для альпинистов-любителей альпийские вершины. Однажды совершил восхождение на Мон-Салев. Но тамошние маршруты были слишком исхожены и «окультурены». На некоторые вершины вообще можно было доехать на фуникулере. Может быть поэтому особенно запомнились, хотя и менее высокие, но более дикие галицийские Высокие Татры.
Летом 1913 года вместе с друзьями он поднимался на вершины Свинницы (2306 м.) и Рысов Польских (2499 м.). «Лазили мы, — рассказывал Осип Пятницкий, — долго, поднимаясь высоко по камням и хватаясь за железные скобы, вделанные в скалы. Большую часть пути пришлось идти по тропинке над огромным обрывом... Три раза мы начинали спускаться с горы и подниматься обратно, как только появлялось солнце…»
Другой участник восхождения — Александр Буцевич — вспоминал: шли по тропе к перевалу Заврат (2150 м.), «дальше идет подъем по скале со склоном 50-60 градусов, и притом очень скользкой. Лишь при помощи железных скоб-клямр с большим трудом ползем на нее, но эти клямры расположены очень скупо, и в то время как стоишь ногами на одной из них, ближайшая от ноги почти достигает высоты пояса и заставляет подтягиваться на руках…
Эта часть пути напоминает собой какую-то чудовищную лестницу — вернее, остатки от прикрепления лестницы в виде одиноких скоб, и уставший Ильич метко именует это "обезьяньей лестницей", уверяя нас, что такой способ передвижения пригоден куда более для обезьян, чем для людей... Ильич искренне удивляется, что подъем так труден: "Труднее даже, чем на Мон-Салев, хотя тот и выше..."».
И, наконец, участник другого восхождения на Рысы — Сергей Багоцкий: «Тропинка шла небольшими зигзагами по крутому склону горы. Подходим почти к самой вершине. Осталось преодолеть небольшой, но самый трудный участок пути… Мы ясно различаем тропинку, ведущую на вершину. Но, чтобы на нее попасть, нужно было перебраться по острому скальному гребню, имеющему вид седла, бока которого спускаются почти отвесно в глубокие пропасти.
Я двигаюсь первым и благополучно проползаю по гребню. Оглядываюсь. Владимир Ильич на середине гребня задержался, но вот он двигается и добирается до меня. Оказывается, он не вовремя посмотрел вниз и почувствовал головокружение, которое, однако, быстро преодолел. Мы — на вершине!»
Сергей Багоцкий предлагает начать спуск по менее опасной тропе. Но Ленин, понимая, что спуск будет еще более сложным, чем подъем, настаивает на повторении маршрута...2
Как всякий альпинист-любитель, он, вероятно, мечтал и о Гималаях. Во всяком случае в январе 1922 года план статьи «Заметки публициста» Владимир Ильич начинает с записи: «"Альпинист"... в Гималаях»3.
А в самой статье, получившей подзаголовок «О восхождении на высокие горы, о вреде уныния, о пользе торговли, об отношении к меньшевикам и т.п.», — Ленин пишет: «Представим себе человека, совершающего восхождение на очень высокую, крутую и не исследованную еще гору. Допустим, что ему удалось, преодолевая неслыханные трудности и опасности, подняться гораздо выше, чем его предшественники, но что вершины все же он не достиг.
...Двигаться вперед по избранному направлению и пути оказалось уже не только трудно и опасно, но прямо невозможно. Ему пришлось повернуть назад, спускаться вниз, искать других путей, хотя бы более длинных, но все же обещающих возможность добраться до вершины».
Происходящее далее Владимир Ильич описывает вполне профессионально: «Спуск вниз… представляет опасности и трудности, пожалуй, даже бо́льшие, чем подъем: легче оступиться; не так удобно осмотреть то место, куда ставишь ногу; нет того особо приподнятого настроения, которое создавалось непосредственным движением вверх, прямо к цели, и т.д.».
Чтобы было понятно тем, кто не ходил в горы, Ленин не пользуется профессиональной терминологией — никаких «клямр», «альпенштоков» и т.п. «Приходится обвязывать себя веревкой, — пишет он, — тратить целые часы, чтобы киркой вырубать уступы или места, где бы можно было крепко привязать веревку, приходится двигаться с черепашьей медленностью и притом двигаться назад, вниз, дальше от цели, и все еще не видать, кончается ли этот отчаянно опасный, мучительный спуск...
Едва ли не будет естественным предположить, что у человека, оказавшегося в таком положении, являются, — несмотря на то, что он поднялся неслыханно высоко, — минуты уныния. И, вероятно, эти минуты были бы многочисленнее, чаще, тяжелее, если бы он мог слышать некоторые голоса снизу, наблюдающие из безопасного далека, в подзорную трубу, этот опаснейший спуск, который нельзя даже назвать ... "спуском на тормозах", ибо тормоз предполагает хорошо рассчитанный, уже испробованный экипаж... А тут ни экипажа, ни дороги, вообще ничего, ровно ничего испытанного ранее!
