В стародавние времена, — так давно, что точную дату я уж и не помню, жили-были король с королевой, и не было у них детей.
И сказал себе король: «У всех моих знакомых королев дети есть, — у одной трое, у другой — семеро, а у некоторых так целая дюжина; а вот у моей королевы — ни одного. Ну как тут не почувствуешь себя несправедливо обойденным?» — И он надумал рассердиться на жену по этому поводу. Но жена безропотно сносила все его выходки, как подобает королеве добросердечной и кроткой, — ведь такой она и была. Вот тогда король и впрямь рассвирепел. Но королева делала вид, что все воспринимает как шутку, и к тому же презабавную.
— Почему у тебя нет хотя бы дочки? — возмущался король. — Я уж не говорю про сыновей; многого я не прошу.
— Право же, дорогой король, я очень сожалею, — отвечала королева.
— И это правильно, — фыркал король, — гордиться тут явно нечем!
Впрочем, этот король вовсе не был сварливым брюзгою и в любом менее важном вопросе охотно уступил бы королеве. Здесь, однако, затрагивались интересы государства.
Королева только улыбалась.
— Дамам, знаешь ли, принято потакать, дорогой король, — отвечала она.
Эта во всех отношениях милая королева всем сердцем сожалела, что не может вот так сразу сделать супругу одолжение.
Король попытался стать терпимее, но не слишком-то преуспел. Так что, когда, наконец, королева подарила ему дочку, — а ведь более прелестной принцессы на свет не рождалось! — по чести говоря, он того не заслуживал.
Близился день крестин. Король лично, своей рукою, написал приглашения — все до одного. И, уж как водится, про кого-то забыли.
Обычно, если про кого и забывают, это не так уж и важно, — главное, смотрите, не просчитайтесь с выбором. К сожалению, король проявил забывчивость по оплошности, а вовсе не преднамеренно, и так уж вышло, что обойденной оказалась принцесса Мейкемнойт. Получилось страшно неловко: ведь принцесса приходилась королю родной сестрой, и забывать про нее ни в коем случае не следовало. Однако ж встарь она умудрилась так досадить старому королю, их отцу, что тот напрочь позабыл про дочку, составляя завещание; стоит ли удивляться, что брат позабыл про нее, выписывая приглашения? Впрочем, если бедные родственники не склонны напоминать о себе, так значит, сами и виноваты! Король же не всеведущ, откуда ему знать, что происходит на сестринском чердаке, верно?
Старуха-принцесса отличалась характером угрюмым и злопамятным. Складки, порожденные презрением, на лбу и щеках ее пересекались со складками, порожденными брюзгливостью, так что все лицо ее морщинилось, точно сбитое масло. Если и возможно найти оправдание подобной забывчивости со стороны какого бы то ни было монарха, так наш король имел все основания позабыть про сестрицу, даже если речь шла и о крестинах. Выглядела старуха премерзко. Необъятный лоб, размерами не уступающий нижней части лица, нависал над нею, точно каменный выступ обрыва. Когда принцесса злилась, ее маленькие глазки вспыхивали синим. Когда принцессу обуревала ненависть, глазки отсвечивали желто-зеленым огнем. Какой цвет принимали они, когда принцесса проникалась к кому-то любовью, я не знаю, ибо не доводилось мне слышать, чтобы помянутая особа любила кого-нибудь, кроме себя; не думаю, что ей бы удалось и это, если бы к себе самой старуха не попривыкла. Но, позабыв о ней, король поступил крайне неблагоразумно, и вот почему: принцесса была страх как умна. Скажу больше: она была ведьмой, из тех, что ежели уж околдуют кого-то, так бедняге мало не покажется; ибо всех злых волшебниц она превосходила злобностью, а всех премудрых — умом. Описанные в истории способы мщения, к коим когда-либо прибегали обиженные колдуньи и феи, она ни во что не ставила; так что, впустую прождав приглашения, старуха, наконец, решила заявиться в гости без оного и основательно испортить жизнь всей семье, как и подобает принцессе такой, как она.
И вот ведьма надела свое лучшее платье, явилась во дворец, где встретила самый радушный прием, — ведь счастливый монарх напрочь позабыл о своей забывчивости, — и, заняв свое место в процессии, прошествовала к королевской часовне. Когда же все обступили купель, старуха протолкалась поближе и бросила что-то в воду, после чего некоторое время вела себя с должной почтительностью — вплоть до того самого мгновения, когда личико малютки омыли водой. Вот тогда-то ведьма трижды крутнулась на месте и пробормотала себе под нос следующие слова, — достаточно громко для того, чтобы услышали стоявшие рядом:
Дух легок, — силою заклятий
Да станет плоть легка как дым:
Не отягчишь ничьих объятий,
Но разобьешь сердца родным!
Все решили, что гостья помешалась и повторяет какой-то глупый детский стишок; и все-таки у собравшихся словно мороз пробежал по коже. Малютка, напротив, рассмеялась и загукала, а кормилица ее вздрогнула и с трудом сдержала крик, решив, что ее разбил паралич: ведь младенца на руках она больше не ощущала. Однако няня покрепче прижала девочку к себе и не проронила ни слова.
Непоправимое свершилась.
