Это была весна!..
Удивительная весна, не походившая ни на одну из тех, что уже двадцать раз являлись Крамугасу.
По такому случаю радость его наполняла сногсшибательная, и он, распластавшись в стареньком, видавшем виды кресле своего одноместного звездолетного номера, горланил песню: как всегда, фальшиво, но — самозабвенно:
— Мне хорошо, тара-ра-рам, как никогда, тарам-ту-рум, и сил во мне хоть отбавляй, турум-тум-тум, и голова моя ясна, ах, тата-рам-та-тарара, и все мне нынче — нипочем, тарам-та-рара-рара-ра!..
А как светило, пригревая, солнце, как пахли набухавшие почки на деревьях, как томно шелестели ветерки!.. Восторг, да и только!
В особенности ощущалась весна здесь — средь пустоты, в открытом космосе.
Уже хотя бы потому, что здесь ее не было вовсе, в то время как там, на покинутой родной планете, все готовилось вот-вот расцвести и заблагоухать — умопомрачительно!
Крамугас стартовал весною и память о ней, как самый главный свой багаж, с почетом и благоговением принес с собой на звездолет.
Поскольку улетал надолго — может, навсегда. И память о весне была ему необходима.
Она была как талисман. Как верный знак того, что впредь все будет хорошо.
Тем более что за провоз воспоминаний в таможне пошлин не взимали.
Это он тоже учел — правда, задним числом.
Он явился на свет и ровным счетом двадцать лет прожил на планете Бетис-0,5, где обитало шумное и жизнерадостное племя ванделиков-каллаиков.
Крамугас любил своих соотечественников и в душе неустанно гордился ими.
И было отчего!
Во-первых, о такой планете мало кто слыхивал.
Это было несомненным плюсом, потому что все другие, более известные и по такой причине популярные, миры наводняли толпы туристов — там повсюду, что и привлекало славных обывателей, мозолили глаза аттракционы, фабрики, заводы, фабриканты, заводчане, пляжи, отели, мотели, бордели, учреждения весьма значительные и учреждения попечительные, учреждения жуткие и учреждения, пускающие утки, простиздеськи и проститамы, депутье и разное рванье, судьбодои и судьбодавы, мудрофобы знатные и мудрофилы платные, космодромы и конодромы, панорамы всякие: круговые и квадратные, закрытые и завсегда прокатные; там дымили трубы и трубки, разгуливали все неглиже или в тулупах, воевали, заселяли, исправляли, выявляли, брали, драли, крали, с раннего утра прыгали туда-сюда, смешивали все и вся, с чем попало и как попало, где пропало и куда пропало, — короче, иные (по уверению толковых справочников) цивилизованно-знаменитые миры были затоптаны и изгажены донельзя, ими восторгались и их же проклинали, на них с усердием молились (в переносном смысле, разумеется, ибо давным-давно религии в Галактике были решительно отделены от дома и семьи и взяты на вооружение спецпропедевтикой для всех начальных школ с особенным уклоном — как некий вариант внеклассных тихих игр на свежем воздухе) и в то же время всячески от них бежали, едва лишь подворачивался подходящий случай.
Таким образом, в отличие от прочих буйно процветающих планетных островов, в рекламных призывалках именуемых, как под копирку, цитаделями непроходимой человеческой премудрости, Бетис-0,5 смиренно сохранял свою первозданную чистоту и свое исконно-вернославно-передовое великолепие.
В такой неброскости для остальных, вне всякого сомнения, была немалая заслуга славных поселян, которые витиеватых слухов о своей планете никогда, нигде и ни при ком не распускали.
Правду — говорили, но — исключительно промеж себя и шепотком, поскольку держались давней и проверенной стократно установки: лучше иметь правду за пазухой, чем фигу в кармане, особенно ежели фига чужая, а правда — своя, кровная, добытая по случаю, хотя и с превеликими трудами.
В общем, жили себе потихоньку — и были довольны.
Во-вторых, — и это уже касается сугубо внутренних дел Бетиса-0,5 (потому что другим мирам, с их чванливостью, помпезностью и дутым блеском, на такие детали отменно начхать) — на планете было пять городов, шестнадцать огородов, семь деревень столичного типа, одиннадцать пристроенных бань совместного подмыва, шесть маяков, один космодром с тринадцатью ракетами канатной тяги на восьми приколах, сто двадцать пять трехэтажных домов и один раскладной небоскреб, полтора телефонных узла на восемнадцать абонентов по секрету, две лодочных станции, один универсам и сразу три экспресс-универвама (впрочем, что это такое, никто в точности не знал), а также девяносто девять плазмо-керогазных станций холодного режима и тысяча двести шесть полуиндивидуальных искрохронов на запученном пространстве; кроме того, там были два университета для малолетних и триста семь начальных школ для престарелых ценных кадров, деньгами никто не сорил, благо неведомо было, куда их девать вообще, вместо денег совали все друг другу пуговицы и говорили «цок!», о войнах давно уже позабыли, ели и пили, сколько душа пожелает, иными словами, прорву, любовью занимались в меру, иными словами, постоянно, пели хором, ходили гуськом под барабан, играли в салочки и в прятки, в отпевания и святки, мальчикам давали женские имена, а девочек не называли никак, стариков и старух сплавляли на Пифей-Плодородный резвиться (на Курсы повышения квалификации
