Одолели меня мальчишки! То им расскажи, другое поведай.
— Дядя Леня, — говорят, — вот в доме живет домовой, в лесу — леший, в воде — водяной. Даже в огороде стоит пугало огородное. А кто в поле живет?
Справедливый вопрос! Ведь поле нас кормит и кормить будет. Хоть по-старому живи, хоть по-новому, а без хлеба не проживешь. Значит, и хранитель у хлеба должен быть.
— В поле, ребята, Житный Дед живет.
— Это кто — дядя Володя Ступников? — смеются они.
Володя Ступников, по прозвищу Житный Дед, — наш деревенский тракторист. А за что прозвали его так, еще скажу.
В поле он днюет и ночует — с ранней весны до глубокой осени. И трактор, и культиватор, и комбайн — любая машина его слушается, как умная лошадь хозяина.
Как-то вечером стали мужики купаться, а тело у Володи белое-белое, лишь коричневый треугольничек на груди, где ворот рубахи расстегнут. «Вот, — Володя засмущался, — всю жизнь под солнцем, а позагорать не удосужился…»
Мужики только улыбнулись. Странный он, этот Житный Дед! Вроде человек как человек, а в голове, видать, какая-то загогулинка лишняя есть. Как жатва — бригадир с ним воевать начинает. Потому что все комбайнеры по кругу хлеб косят, загонками, а Володя прямыми рядами и обязательно от дороги.
— Ведь тебе же, дурья голова, после каждого ряда комбайн разворачивать приходится, время теряешь! — злится бригадир. А Володя, оказывается, зайчишек и перепелок жалеет, того и гляди под комбайн попадут. А если рядами косить, они успевают в другое место уйти…
На каждом поле, где-нибудь у межи, Володя оставляет пучок нескошенных колосьев и завязывает их узлом.
— Зачем это?
— Житному Деду бороду завиваю, — серьезно отвечает он.
— Сам ты Житный Дед! — скажет бригадир и махнет рукой.
Спорит он с ним просто так, для порядка, потому что Володя всегда намолачивает больше других. Что ни говори — мастер!
Вот про этого Житного Деда и вспомнили мальчишки. Но я рассказал им про другого, настоящего, который исстари живет на нашем Куликовом поле.
Был у нас в деревне паренек Никита. Весной умерли у него родители. Сильно тосковал Никита, но жить надо. Наладил соху и борону, вспахал поле и задумался: кто будет сеять? Существует поверье: если человек прикасался к мертвому, то сеять в этом году ему нельзя — зерно замрет, будут плохие всходы.
Соседей позвать — у них своих забот хватает.
«Никита, давай я буду сеять!» — вызвалась его семилетняя сестричка.
«Ты мала еще, Забавушка…»
«Ничего, как-нибудь!»
Подумал-подумал брат, приладил ей маленькое лукошко через плечо — и пошла Забава по пашне. Махнет рукой направо, махнет налево и слышит, как рука ее приговаривает:
«Ух, ух, хлебный дух!»
«Ты что там приговариваешь?» — кричит ей с межи Никита.
«Это, братец, не я. Это моя рука приговаривает…»
Улыбнулся Никита: забавляется сестричка. Ну что ж, ее и зовут Забава. А девчонка-то правду сказала. Махнет она рукой раз» махнет два» а рука все приговаривает:
«Ух, ух, хлебный дух!»
Остановилась Забава, разглядывает свою ладошку, а к ней прилипло пшеничное зерно. Пригляделась еще получше, а это малюсенький человечек!
«Ты кто?» — Забава шепчет.
«Я? Житный Дед!»
Соскочил Житный Дед на пашню и пропал. Пойди найди его среди других зерен!..
Когда рассказала Забава про Житного Деда брату, тот задумался: к худу иль к добру появился он на их поле?
Никита знал, что растет Житный Дед вместе с посевами. Взойдут зеленя — и он подрастает, бегает по полю в зеленой рубашонке да с сусликами в прятки играет. Станут хлеба колос выметывать, и у Житного Деда усы да борода появятся. А когда подойдет жатва, волосы его становятся желтыми. В это время чаще всего люди и видят его в спелых колосьях. Стоит где-нибудь на краю поля этакий снопок, подпоясанный витым ремешком. А из-под золотых бровей-колосьев доверчиво смотрят на мир два голубых василька…
«Будь что будет!» — решил Никита.
А год-то выдался неурожайным. «Вот нечисть! — вспоминал паренек недобрым словом Житного Деда. — Уж не его ли это проделки?» Но, к своему удивлению, хлеба он собрал много, на отличку от всех. И зажили они с Забавой!
Сытому всегда кажется, что он умнее голодного. И когда соседи приходили к Никите попросить взаймы муки, он не отказывал, но обязательно приговаривал: