Ночью выпал снег и закрыл белым праздничным покрывалом все осенние безобразия природы и следы неистовства людей. Под утро ударил мороз и дороги, искореженные войной, превратились в блестящие серебряные ленты, сияющие под призрачным лунным светом первым санным накатом. Лес, вчера еще черный, голый, пасмурный, тяжело склонился под тяжелым белым убранством.
Разлапистые розвальни легко скользили по санному пути, а вот плохо подкованной крестьянской лошаденке приходилось туго: у нее на ледовом насте разъезжались ноги, и она даже несколько раз упала.
— Эх, барин, — жаловался мужик, которого я нанял отвезти меня неведомо куда, — разве ж у нас на Руси жизнь?! Нет, — продолжал он разговаривать то ли со мной, то ли сам с собой, то ли с вечностью, — у нас не жизнь, а одна сплошная мука.
С этим спорить было трудно, я и не стал, тем более что мне пока было не до общих рассуждений о смысле жизни и несовершенном устройстве общества. Хватало своих частных проблем и неприятностей.
— И почему так устроен мир, что, честные люди живут плохо, а бездельники и воры хорошо? — продолжил интересоваться ямщик, так и не дождавшись от меня ответа на первый вопрос.
Эта проблема, думаю, всегда интересовала не только моего возчика, но и многих из тех, кто живет плохо, и считает себя честным, обойденным судьбой человеком.
— Возьми, к примеру, меня, — продолжил он, поворачиваясь ко мне на облучке, — лучше меня во всем селе хозяина не найти, руки, поверишь, золотые, да и умом Господь не обидел, а живу, тьфу живу, — он плюнул с такой страстью, что чуть не попал в меня. Так живу, что шаром кати, едва свожу концы с концами!
Вот с таким заключением согласиться было трудно. Не с тем, что возчик еле сводит концы с концами, судя по его одежде, дырявому армяку и заношенным лаптям, связанным каким-то веревочками, чтобы не развалились прямо на ногах, это было очевидно и без рассказа, а с его хозяйственными талантами. Лошадь у мужика была неухоженная, в коросте и засохшем навозе, к тому же, плохо кована, сбруя сделана из мочала, и уже два раза за нашу короткую дорогу рвались, розвальни тоже держались на ладан, да и сам он был грязен, немыт и нестрижен.
— Ты лучше на дорогу смотри, а не на меня, — попросил я, — а то еще перевернешь сани.
Мужик удивленно посмотрел на меня, оглядел свои розвальни и насмешливо спросил:
— Как же их перевернешь? Ты, барин, того, в крестьянстве, видать, ничего не понимаешь! — сказал он с высокомерием классного специалиста, столкнувшегося с тупым профаном.
В крестьянском хозяйстве я и, правда, разбираюсь не очень хорошо, зато достаточно насмотрелся на подобных ему самонадеянных людей. Сказал, чтобы прекратить разговор:
— Это тебе виднее, как сани переворачивать.
Возчик задумался, видимо начал прикидывать, как ловчее опрокинуть сани и на какое-то время перестал жаловаться на жизнь. Я откинулся на спинку скамьи, дышал морозным воздухом и любовался тихим подлунным лесом.
— Не, так просто их не опрокинешь, — сообщил он спустя какое-то время, — шибко широки в полозе. Если только в овраг…
Я не ответил и закрыл глаза, чтобы он решил, что я уснул. Мужик перестал обращать на меня внимание, и взялся рассказывать своей несчастной коняге, какой у нее выдающийся хозяин. Лошадь привычно пряла ушами, прислушиваясь к знакомому хозяйскому голосу и чтобы ничего не упустить из его поучительного рассказа, с легкой рыси перешла на сонный шаг. Мне монотонное бормотание возницы почти не мешало, я откинулся на соломенную подстилку и «общался с вечностью». Впервые за последнее время я никуда не спешил. Не спешил потому что, меня никто, нигде не ждал.
Я лежал в санях, вспоминая и систематизируя происшествие последних нескольких дней. Всего неделю я провел в 1812 году, а впечатлений вполне могло хватить на целую жизнь. Событий было много и частных, и исторических, мне даже удалось посильно порадеть за любезное отечество.
— А скажи-ка, барин, — оставив в покое лошадь, опять повернулся ко мне возница, — зачем человек живет на земле?
— Что? — удивленно переспросил я. — Ты это серьезно спрашиваешь или просто так, для разговора?
— Я вот как думаю, — не слушая вопроса продолжил он, — никак нельзя на свете без смысла жить! Мы ведь не просто так хлеб едим и землю топчем, а тому должна быть особая причина. Ты, барин, сам посуди, родила, скажем, баба дитя, его поп окрестил, это ты думаешь, просто так?
Честно говоря, я по этому поводу ровным счетом ничего не думал, мне последнее время как-то было не до того.
Да и мужик с его скрипучими розвальнями и рваной веревочной сбруей мне совсем не нравился. Потому я ответил довольно грубо:
— Ты лучше за дорогой следи, тоже мне философ нашелся.
Возница усмехнулся и ответил:
— Философ не философ, а жизненными вопросами интересуюсь!
— Ну и интересуйся, мне-то что до твоих интересов. Взял подряд отвезти, вот и вези, а не болтай попусту, — сердито сказал я и прикусил язык.
Услышать от крепостного крестьянина о философии, было равносильно, даже не знаю чему…
— Ты откуда такие слова знаешь? — наконец справившись с удивлением, спросил я.
— Какие еще такие слова? — переспросил он. — Я, барин, поганых слов не говорю, я об жизни люблю размышлять!