Январь. Ветер холодный, ледяной – как дыхание Деда Мороза. Снежинкам не холодно, им весело, у них сегодня Крещенский бал – взялись за руки да в хоровод, кружат, хохочут. А ветер перебирает провода на столбах, как пальцы музыканта – гитарные струны. Четыре вьюжных аккорда – «за», «мо», ро», «жу». Метет вьюга, а где-то на другом берегу озера ей подвывают волки. Как будто покойника оплакивают.
А покойник есть. На этом берегу.
– Кокошин Алексей Дмитриевич, – раскрыв «корочки» водительских прав, прочитал Круча. И тихонько цокнул языком. Был парень Кокошиным, а стал трупом. Отвезут беднягу в морг, пронумеруют, и с биркой на ноге – на тот свет.
А парень молодой, с пышной кучерявой шевелюрой. Он лежал на снегу, раскинув руки, замороженные глаза смотрели в небо. В груди пулевая рана, кровь там со снегом. Ветер шевелил волосы – то ли снег пытался из них выдуть, то ли распрямить кудри.
Тело уже остыло, начинает коченеть, снег на лице больше не тает. Пляж на Глубоком озере сейчас безлюден, но сторож услышал выстрел, позвонил в милицию, а так замело бы покойника снегом, только весной бы обнаружили и назвали бы «подснежником».
– Шестьдесят седьмого года рождения… Весной двадцать пять было бы… – заметил Степан.
– Сторож где? – Майор Горлов строго глянул на лейтенанта Валерьева из патрульно-постовой службы.
– Так это, греется, – старший экипажа кивнул в сторону ворот, показывая на теплую сторожку.
А Горлов в свою очередь кивнул на патрульный «уазик», стоявший с включенными «мигалками»:
– В «собачнике» мог бы закрыть, там бы и погрелся.
– Так холодно там.
– Везде холодно…
– Да он особо ничего и не видел. Услышал выстрел, выходит, смотрит машина отъезжает…
– Машина… – скривился Горлов, глянув на дорогу, которая вела к пляжу.
Ее недавно чистили – грейдер проходил, но с тех пор снегу намело порядком. И сейчас метет, от следов ничего не осталось. Тут никакой эксперт не поможет.
– То ли «семерка», то ли «пятерка».
– Или «шестерка»… Давай за сторожем! Или ты ждешь, когда тут вообще все заметет?
– Я за сторожем? – спросил Валерьев и бросил выразительный взгляд на Степана: он молодой опер, ему и бегать за свидетелями.
– Давай!
Горлов все понял, но решения своего не отменил. Не было у него такой привычки забирать свои слова обратно. А спорить с ним бесполезно. Мужик он уже немолодой, характер зачерствел со временем, да и совесть слегка усохла. Купить его невозможно, но человеку нагрубить для него – как с «добрым утром». Так что все правильно понял Валерьев, легче приказ выполнить, чем с Горловым бодаться.
Он ушел, а майор повернул голову к озеру. Лед там везде, снег, если бы не камыши, трудно было бы понять, где заканчивается суша.
– Вот и спрашивается, что он здесь забыл?
– Они, – уточнил Степан.
– Может, с бабой приезжал? – пожал плечами Горлов.
– В машине погреться? – усмехнулся Степан.
От Битова до базы всего ничего. Если бы не метель, сейчас можно было бы увидеть коробки высотных домов.
– А почему бы и нет, если печка работает.
– А ты чего стоишь? Покрывало давай тащи, – кивком показал на труп майор.
Степан кивнул. Да, надо было бы накрыть труп, пока его не замело. Как и следы вокруг него.
Кокошин был в джинсовой куртке с меховым подкладом. Куртка нараспашку, свитер типа «Boys» заправлен в широкие джинсы-трубы. В одном месте свитер вылез из-за пояса, как раз в том месте, где обычно вешается кобура. Может, у Кокошина там был пистолет, вправленный за пояс, и парня убили из его же оружия? Но если так, то он явно не простой. Возможно, бандит из спортивной молодежи. Сейчас таких развелось как собак нерезаных. А сложения Кокошин атлетического, видно, что культуризм был для него не праздным понятием. И костяшки пальцев сбиты – то ли по стене голыми руками молотил, то ли бил кого-то…
Тело у человека только на слабый удар мягкое. Чем крепче бьешь, тем сильней сопротивление. Потому и нужно тренировать кулаки. Скат себя не щадил. Он молотил грушу, набитую песком, с диким ожесточением. На руках только бинты, а ноги и вовсе без защиты. Ногами он тоже умел – «маэ», «маваши», «хидза». Особенно хорошо удавались удары коленом, для ближнего боя самое то…
– Скат!.. – сквозь шум в ушах прорезался голос Литвака.
Скат остановился, нехотя повернулся к нему. Он терпеть не мог, когда его отрывали от дела. И если вдруг Литвак «подогнал ему порожняк», пусть пеняет на себя, сам вместо груши встанет.
– Че тебе?
– Кокошу завалили!
– В смысле, завалили?
– Ну, в смысле… завалили…
– Наглухо?
– Ага, наглухо! – осклабился Литвак.
– А чему ты радуешься? – рыкнул на него Скат.
Он уже давно понял, что с пацанами по-хорошему нельзя. По-хорошему они не понимают. Короткая матерная фраза куда лучше, чем длинное нравоучение. И одергивать их нужно всегда, чтобы хорошее настроение не застаивалось в извилинах, не размягчало мозги.
– Да не радуюсь… Кокоша в морге, мамка его в шоке. Менты подъехали, трут с ней. Как бы она про нашу качалку не сказала…
– А если скажет, то что? – хмыкнул Скат.
– Ну, подумают, что это мы…
– Кто мы?.. Ты его завалил?
– Я?!.. Нет!!!.. Мы же с ним кореша!
