Одна из сторон жизни Кутона осталась неосвещенной: Кутон — диктатор, один из триумвиров, доверенное лицо Робеспьера, Атилла Лиона, докладчик прериальского закона был, как известно, калекой. Во время одной галантной вылазки, застигнутый ревнивым мужем, он провел всю ночь, укрывшись в сточной канаве, полной воды, которая доходила ему до шеи. Он выбрался оттуда на рассвете, исцеленный от любви к приключениям, но парализованный на всю жизнь. Доктор Кабанес, внесший его в список своих ретроспективных клиентов, диагностировал у него хронический спинно-поясничный пахименингит{1}, первично локализованный в корешках пояснично-крестцового сплетения.
Фактически Кутон был полностью лишен возможности пользоваться своими нижними конечностями{2}, но, несмотря на это, он был чрезвычайно энергичен; этот паралитик был одним из самых деятельных людей в Конвенте. За исключением времени, когда он находился на водах в Сент-Амане или когда болезнь удерживала его в постели, он усердно посещал заседания. Как он туда добирался? Вот в чем вопрос — вопрос, возможно, не слишком интересный, и я охотно признаю, что многих людей интересуют более насущные проблемы. Однако история подобна нашим бульварам, где зевак забавляет безделица и интересует малейшая деталь, пусть и незначительная сама по себе, если она вносит в рассказ о великих событиях красочность и достоверность.
С сентября 1791 г. по июль 1794 г., во время своего пребывания в Париже, Кутон выбирал себе места жительства поблизости от Тюильри. Сперва он поселился, вместе со своим коллегой Субрани, «у господина Жиро, на улице Сент-Оноре, почти напротив монастыря Капуцинов». Это жилище, пишет он в октябре 1791 г., «очень удобно для меня, поскольку находится недалеко от Собрания и позволяет мне добираться туда пешком». В те времена он еще передвигался «с помощью трости или двух костылей». Но скоро его страдания усилились, и ноги совершенно отказались ему служить. «Я вынужден, когда мои страдания позволяют мне посещать Конвент, просить нести меня на руках до самого Святилища» (май 1792 г.)
Затем он жил в Манежном дворе, 97. Один документ более позднего времени сообщает о «его жилище в Пасси, затем о другом, возле бань, близ Нового моста». Наконец, в 1794 г. году, мы находим его на улице Сент-Оноре № 366 (теперь № 398). Это дом Дюпле, где жил Робеспьер. Возможно, это был лишь официальный адрес, по которому Кутону приходила почта; возможно также, что он снимал апартаменты, оставшиеся свободными после Шарлотты Робеспьер, когда она сочла разумным несколько отдалиться от брата.
Один ценный документ описывает нам Кутона у себя дома. За отсутствием портрета «во весь рост», эти строки изображают его образ с живописностью, которой, к сожалению, часто недостает в рассказах тех времен.
Один из депутатов, посланных Конвентом в провинцию (которых называли проконсулами), объявил подозрительными в умеренности судей Трибунала одного городка близ Парижа. Критическое положение судей, над которыми таким образом был занесен нож гильотины, вызвало живое участие их сограждан. Один из нотаблей, выступавший против этого решения, предпринял поездку в Париж в надежде достичь того, чтобы их оставили в покое. Отчет об этих хлопотах, найденный двадцать лет спустя среди бумаг Фуше, дает нам завершенный портрет знаменитого калеки: это «Кутон у себя дома», нарисованный человеком, который и десять лет спустя вновь содрогается, вспоминая то, что ему довелось увидеть.
«Я прибыл в Париж и отважился посетить Конвент. Но депутаты, с которыми я был знаком, не пользовались доверием, и были заняты лишь тем, чтобы сохранить собственную жизнь… Одна женщина, знакомая госпожи Кутон, предложила представить меня ей и уговорила, если получится обратиться к ее мужу, защищать перед ним дело моих несчастных сограждан.
Ей удалось победить мое отвращение, и вскоре даже заставить меня счесть благословением небес чрезвычайную милость быть принятым этим влиятельным членом Комитета общественного спасения.
Мы явились… Кутон оказался человеком любезным и с достаточно хорошими манерами для той поры, когда в употреблении были, как правило, грубый язык и манеры самые гротескные. Он снимал недалеко от Тюильри прекрасную квартиру, весьма изысканно обставленную.
Одетый в белый халат, он держал на руке крольчонка, которого кормил люцерной; его трех- или четырехлетний сын, прелестный, как купидон, гладил поочередно то руку отца, то красивого белого кролика. Эта невинная обстановка меня пленила; а любезность Кутона привлекла.
— Чем могу быть вам полезен, сударь? — сказал он мне. — Человек, которого рекомендовала моя супруга, имеет право на мое внимание.
И я поведал злоключения моих несчастных судей и спросил, какой совет мог бы им дать.
— Согласитесь, — сказал Кутон, — что Конвент виновен в том, что вынужден посылать в департаменты людей, неспособных распознать истинных врагов свободы! Безрассудные люди закончат тем, что отвратят от нас всех французов. Что касается ваших судей, вероятно, они предупреждены и уже не живут дома … Пусть прячутся и далее! После всего хорошего, что вы рассказали мне об этих храбрых людях, их не будут тщательно разыскивать: они избегнут тюрьмы…